Когда я писала это маленькое вступление, позвонила приятельница и задала довольно странный вопрос:

 – Как ты относишься к современной прозе?

Я, честно говоря, растерялась.

 – Никак не отношусь. Я не понимаю… Что это такое «современная проза»?

Проза, которая заигрывает со временем, идёт в ногу со временем? Которая соответствует духу и потребностям времени?

И всплыли словечко «коньюктура» и идиома «на злобу дня»…

 –  Я тут подарок шефу выбираю. Он человек читающий. А в книжном магазине мне посоветовали современную прозу. Как думаешь,  Браун подойдёт? Ты же читала, наверное..

Обложка такая мистическая. И цена  –  вполне …

 –  Вероятно… Всё лучше, чем Донцова.

  –  Ой, нет. Донцова – это женская проза, а шеф – мужчина.

 Я что-то ещё промычала в трубку, но приятельница меня уже не слушала.

А я вернулась к вступлению и поняла, вдруг, что недавний диалог состоялся неспроста.

Проза женская и мужская, проза современная и несовременная…

То, что написано живым языком и о настоящем, о живом разве имеет гендерные, временные и прочие привязки-признаки, за исключением сюжетных, костюмных и языковых, разумеется?

Пожалуй, слишком много вопросов в этом небольшом предисловии к произведениям, которые, на мой взгляд, и есть то настоящее, что не имеет временных и территориальных ограничений.

Просто о непростом, о жизни нашей то бишь...

Но как бы непроста она  не была подчас, потом оказывается, что и в ней всё предельно просто.

Истории эти могли бы произойти с вами, с вашими друзьями и соседями.

Могли бы...

А может быть, нечто похожее и имело место быть в вашей жизни?

Виктория Колтунова в Diligans, дорогие друзья!

                                               Лицо некрасивого паровозика.

                                                                  1. Рассвет 

   Вдоль линии моря, сначала параллельно Приморскому бульвару, а затем, искривившись, словно турецкий ятаган, протянулась маленькая улочка – Воронцовский переулок. Знаменит он был тем, что в отличие от остальных улиц Одессы, вдоль его тротуаров не росли деревья и тем, что один дом, если на него посмотреть слева, казалось, состоял только из одной стены. За этой стеной непостижимым образом жили люди, горел свет, виднелись какие-то шкафы, откуда постояльцы квартиры доставали  одежду, все это было видно с улицы, но стоило пройти несколько шагов и снова возникало ощущение ирреальности – дом состоял из одной стены! 

Одесситы возили туда гостей города, демонстрировали загадку и с затаенным чувством превосходства, спрашивали, ну что, у вас-то такого небось, нету?!

Такого не было ни у кого.

Дом одесситы так и называли «дом-одна-стена». На самом деле, боковая стена дома просто резко уходила направо под острым углом, что и создавало такой эффект, если смотреть на здание с определенной точки, но все равно, гордиться было чем. А главное, загадка одной стены придавала всему крохотному переулку налет странного волшебства, какое возникает в Новогоднюю ночь, но здесь ощущение чуда не покидало прохожих круглый год.  

Где-то посередине переулка притаился магазин игрушек. Это было тоже странным. Других магазинов на этой улочке не было. Наверное, здесь больше пришелся бы магазин хлеба и других насущных продуктов, но по какой-то чиновничьей прихоти, единственной лавкой во всем Воронцовском переулке оказался этот магазин. Еще одна странность – в нем вместо девушки, что было бы привычно увидеть в таком месте, работал худой высокий продавец средних лет. Вобщем, сплошная мистика. А вот в чем мистики не было, так это в самых обычных наборах игрушек тех лет, куклы с волосами из белой пакли, пластмассовые лошадки, плюшевые мишки и зайцы, металлическая курочка, которую надо было завести механическим ключом, и она прыгала по столу на железных лапках и клевала воображаемые зернышки.

- Инна, иди сюда, одеваться будем, – позвала дочку мама.

Девочка подбежала к ней. Со вчерашнего вечера она ждала этой прогулки с папой. Обычно она ходила гулять с бабушкой в ближайший сквер. Бабушка отвечала на ее вопросы, рассказывала всякие истории, сажала Инну к себе на колени, подбрасывала кверху и пела:  «Трынды, брынды, коржи з маком…». С бабушкой было привычно и уютно. Но слишком обыкновенно. Папа  - другое дело. Прогулка с ним выходила за рамки обычного дня. Это было редко, но зато с папой они уходили далеко от дома, бродили по любимой Одессе, им обязательно встречался какой-то дядя, папин знакомый, которых у него было множество, они разговаривали о своих взрослых делах, а Инна любила взрослые разговоры больше, чем сугубо детские разговоры с ней. Она была развита не по годам и жадно впитывала информацию об окружающем мире. Она даже раздражалась, когда папины знакомые с Большого Фонтана приводили с собой дочку Марину, тех же лет, что Инна, потому что родители заставляли ее развлекать гостью, а Инне было с ней безумно скучно, и она с нетерпением ждала, когда гости уйдут, и можно будет  снова погрузиться в свои собственные мысли пятилетнего человека.

На этот раз они встретили дядю Семена, старшего папиного брата. Взрослые принялись обсуждать свои семейные проблемы, отношения с женами. Для Инны не было пищи в их разговорах, и она принялась обдумывать свои планы. На ее детском столике у белой кафельной стены бывшей печки грубы остались книжка-раскраска и коробка пластилина. Вечером можно будет заняться то ли одним, то ли другим. Из пластилина хорошо бы вылепить посуду для куклы Сони. Мисочки, кастрюльки, это нетрудно. Или закончить раскраску книжки, там осталось всего две страницы.

Маленькая группа из трех человек, не спеша двигалась вдоль Воронцовского переулка, с удовольствием вдыхая влажный теплый воздух, набегавший с моря.  

Дядя Семен повернул голову  влево и заметил невесть как оказавшийся в этом месте магазин игрушек.

- Смотри, Глеб, - удивленно сказал он.  - А я его здесь никогда не замечал.

Из любопытства группа шагнула внутрь. В лавке было полутемно, потому что  из трех рожков-плафонов люстры горел только один. Позади прилавка и вдоль боковых стен располагались полки с игрушками. Картонные коробки стояли друг на друге, железные автомобили теснились вперемешку с подъемными кранами. Отдельное место занимали пистолеты, пластмассовые сабельки и шпаги. Целые полки кукол в нарядных платьях с кружевами, с блестящими закрывающимися глазами и кукол попроще,  у которых глаза были просто нарисованы, а платья из грубой ткани топорщились, открывая бледно-розовые негнущиеся ноги.  

- Давай что-то купим ребенку, - сказал дядя Семен. 

Братья принялись выбирать подарок. Одному нравилось одно, другому иное, продавец суетился, выкладывая на прилавок различные игрушки, которые считал предназначенными сугубо для девочек. Видимо, покупатели забредали сюда нечасто.

Отец выбрал большую куклу с белыми волосами. Глаза у нее не закрывались, но она была высока ростом, и даже в сидячем положении производила впечатление настоящего ребенка. На коробке было написано «Кукла Анжела». Дяде больше нравился целлулоидный голыш с набором одежек и миниатюрной коляской впридачу. Мужчины заспорили, каждый аргументировал свой выбор лучшим знанием детской психологии. Спросить мнения самого ребенка никому не приходило в голову.  

Продавец решил покончить со спорами и вытащил коробку с маленькими пуговичками, вернее гвоздиками разного цвета, которые втыкались в картонную подложку, образуя различные рисунки.

- Вот, это совершенно новая игра, мозаика. Только поступила. Очень развивает цветоощущение и пространственное видение.

Сама Инна стояла в растерянности. Ей не так часто покупали игрушки, и она боялась ошибиться в выборе, понимая, что следующий шанс наступит не скоро. Но в принципе она склонялась к покупке куклы Анжелы. Такой роскошной игрушки у нее еще не было. Настоящая принцесса, думала Инна. А вдруг, когда я вырасту я буду такой, как она? Такой же красавицей, буду носить платье из красного бархата с поясом на пуговичке. Наверное, нет, я же не принцесса. Но у меня есть возможность заполучить эту принцессу себе домой. Папа купит ее, и она навсегда останется у меня, и как только  захочу,  я смогу взять ее в руки. Она будет моей навсегда. Правда, тот малыш с коляской, тоже интересная вещь. Его можно переодевать и катать в коляске, как настоящая мама. Можно будет даже самой шить ему одежки.

Взрослые начинали нервничать. Им хотелось поскорее покончить с надоевшим процессом.

Тут Инна заметила, что из-под кучи сваленных в углу пустых картонных коробок виднеется что-то деревянное. Она подошла и вытащила оттуда модель паровоза. Это была старая игрушка, краска местами облезла. В основном она облезла спереди, и ее подкрасили вручную, пририсовав фары и решетку, так что они образовывали как бы глаза и рот. Казалось, что у паровоза есть лицо, и это лицо было обиженным и плаксивым, потому что неумелый рисовальщик придал решетке неправильный наклон, опустив ее концы, вроде скорбно опущенных углов губ.

- Поставь на место, девочка, - сказал продавец. – Эта игрушка идет на списание, ее уже никто не купит.

- Девочки не должны играть с паровозами, - назидательно произнес дядя. – Это игра для мальчиков.

- Инна! Он некрасивый и старый, выбери что-нибудь другое, - нетерпеливо добавил папа.

Инна была в замешательстве. С одной стороны перед ней открывалась замечательная перспектива – настоящая принцесса Анжела с роскошными волосами, голубыми эмалевыми глазами, в бархатном платье. Ее старая кукла Соня годилась Анжеле в мамы. Так и можно будет играть, Соня – мама, Анжела – дочка. С другой стороны, продавец правильно сказал, эту старую облезлую игрушку уже никто не купит. Она пойдет на списание. Что такое списание, Инна не знала, но понимала, что это что-то нехорошее. Вроде как разломают ее на части? Единственный шанс на спасение паровоза - купить его сейчас. Но зачем он ей? Она не знала, как можно будет играть паровозом. Если бы к нему шли вагоны, можно было бы посадить в них зверюшек, но сверху на один паровоз никого не посадишь.

- Инна! Тебе предлагают очень хорошие игрушки, брось паровоз и выбери, наконец, что-нибудь, - с нарастающим раздражением произнес отец. Ему не терпелось выйти на воздух и продолжить беседу с братом.

Паровоз можно было бросить. Но он пойдет на списание! Какое-то страшное непонятное списание! А если и не пойдет, то ведь правильно сказал продавец, никто его не купит, это точно. Другие игрушки будут разбирать, они поедут к разным детям домой, и найдут там свою семью, а этот паровоз с унылым, плачущим лицом, так и останется лежать под ворохом коробок. Сейчас они уйдут, все вместе, с присоединившейся к ним куклой Анжелой, такой нарядной, такой красивой, а этот жалкий калека останется лежать в углу, ожидая своей печальной участи.

Инна крепко сжала в руках паровоз.

- Хочу это, - сказала она.

- Мда, - протянул продавец, - у ребенка нет вкуса. Плохо дело.

 Отец смущенно покраснел. Он вытащил кошелек, расплатился, и все трое вышли на улицу.

Дома отец рассказал домашним о происшедшем в магазине. Мама сокрушенно поцокала языком.

- Инна такая упрямая, как вобьет себе что-то в голову, ничем не выбьешь, - сказала она.

- Хуже другое, - ответил отец. – Мне было неловко, когда продавец сказал, что у нее вкуса нет.

- Какие же глупые эти взрослые, - думала Инна. - Ничего не понимают в жизни. А ведь они должны учить меня, воспитывать. Как они будут меня воспитывать? И что же из меня вырастет, если меня некому будет воспитать? Что будет со мной?

Инне стало грустно. Она уложила паровоз в старую коробку из-под кубиков, предварительно выстелив ее мягкой тряпочкой. Кубики давно все потерялись. Инна и так знала уже все буквы и самостоятельно прочла «Почемучку» и «Золотой ключик». Паровозу было уютно в коробке. Инна решила, что завтра она возьмет какую-то краску и попробует поднять ему углы рта.

Она была довольна собой, своим поступком. Она спасла паровоз от неминуемой гибели, или, по крайней мере, одиночества, хотя чуть-чуть переживала о том, что упустила блестящий шанс, который попадается человеку раз в жизни. Но понимала, что взяла на себя ответственность за  судьбу паровоза и чувствовала себя  почти взрослой оттого, что совершила такой самостоятельный поступок. До сих пор Инна не смела перечить отцу или матери, это был первый раз, когда она настояла на своем мнении, и потому впервые в жизни ощутила сладкий вкус победы над своей детской беспомощностью.

Два года назад в жизни Инны произошел случай, сыгравший определенную роль в том, что случилось сегодня. Она не могла вспомнить точно, как это было, но ощущения того, что произошло, остались в ней навсегда.

Они тогда сидели с бабушкой в сквере, бабушка держала Инну на коленях. Подошла какая-то женщина, спросила у бабушки, как пройти к школе. Заглянула Инне в лицо и сказала:

- Какое живое, подвижное личико у этой девочки, только очень уж некрасивое. Жаль.

Бабушка взвилась, как тигрица. 

- А ну, йды гэть звидсы! Некрасыва. Сама ты некрасыва. Ще побачишь, яка з неи выростэ красавица.  Йды гэть, сказала!

Инна не поняла, что так взволновало бабушку, но ощущение обиды от слов женщины осталось на уровне чувства. Ее интуиция подсказывала ей, что женщина сказала что-то нехорошее и бабушка вступилась за нее, защитила. С тех пор она твердо усвоила, что надо защищать тех, кто слабее, и не может сам постоять за себя.

Дни шли за днями. Исправить ошибку рисовальщика Инне не удалось. Акварельные краски стекали по гладкой деревянной поверхности, а масляных у нее не было, и она оставила попытки придать лицу паровоза более веселое настроение. Достаточно было того, что он лежал у нее в коробке, и ему ничто не угрожало.

Постепенно старые игрушки сменялись новыми, уходили либо на свалку, либо в подарок другим детям, у которых и таких не было, в те годы мало у каких детей на Молдаванке были дорогие игрушки. Но паровоз Инна не отдала никому. Он продолжал лежать на мягкой подстилке в коробке из-под кубиков. И когда Инна открывала коробку, ее охватывала нежность к этой старой некрасивой игрушке, потому что она символизировала для нее близкого друга, спасенного ею. Первый, совершенный ею, крохотный самостоятельный поступок.

Шли годы. Однажды она, открыв коробку, увидела в ней не близкого друга, а просто деревянный паровозик с  нарисованными фарами и решеткой. Просто игрушку. Она поняла, что выросла. И еще она поняла, что все события в жизни людей, все чувства, которые возникают у них, всё-всё на свете взаимосвязано. Женщина, которая обидела ее  в сквере и покупка ею паровозика с некрасивым лицом и все, что еще произойдет –  это все одно целое, неразделимое, одно вытекает из другого, и одно не существует без другого. Как бабушкин вязаный платок, состоящий из множества нитей, если потянуть за одну из них, то потянется весь платок.

Инна положила паровоз  в коробку и отнесла его в самый дальний угол на антресоли.

Потому что он больше не был ее другом, но остался частью ее жизни.

Навсегда.

  Продолжение:

http://diligans.ucoz.ru/load/viktorija_koltunova/2-1-0-239

P.S. Виктория Колтунова.

Родилась в артистической семье, в г. Одессе. Окончила школу-студию киноактера и Одесский госуниверситет. Отец, Г. Я. Колтунов – классик советской драматургии.
В 1990 г. открыла собственную фирму по производству документальных фильмов и 12 лет ею успешно руководила. В течение трех лет вела борьбу за сохранение в Украине двух оставшихся непроданных киностудий художественных фильмов. Является активным членом областного фонда борьбы с организованной преступностью «Захист». В качестве правозащитника ведет в судах дела тех героев своих статей, которые лишены материальной возможности нанять адвоката.
Написала две художественные книги: «Белая лилия на темной болотной воде» и «Сколько я должна заплатить за то, чтобы сесть в тюрьму», посвященную трем годам борьбы с оборотнями в погонах.
Автор нескольких сотен публикаций о кино, напечатанных в различных специальных и общих изданиях, автор четырех пьес. Печаталась в газетах «Знамя коммунизма», «Комсомольская искра», «Вечерняя Одесса», «Юг», «2000», «Киевские ведомости», «Вечерние вести» (Киев), «Окна», «Газета по-киевски», «Аспект», «Контраст», «Культура и жизнь», «Литература и жизнь», «Черноморская коммуна», «Одесский вестник», «Время Ч», «Свобода истины» (Киев), «To the point» (США), в журналах «Новости киноэкрана», «Ключ», «Фаворит», «Телекритика», «Дерибасовская-Ришельевская» и др.
Член Одесской организации Конгресса литераторов Украины, член Национального союза кинематографистов Украины, член Международной федерации журналистов, полномочный представитель Международного комитета защиты прав человека при ООН.