ЗИНАИДА ГИППИУС

С замиранием сердца, дорогие друзья, открываю страничку Зинаиды Гиппиус на  Diligans.

МОЛОДОМУ ВЕКУ

Тринадцать лет! Мы так недавно

Его приветили, любя.

В тринадцать лет он своенравно

И дерзко показал себя.

Вновь наступает день рожденья...

Мальчишка злой! На этот раз

Ни празднества, ни поздравленья

Не требуй и не жди от нас.

И если раньше землю смели

Огнем сражений зажигать -

Тебе ли, Юному, тебе ли

Отцам и дедам подражать?

Они - не ты. Ты больше знаешь.

Тебе иное суждено.

Но в старые мехи вливаешь

Ты наше новое вино!

Ты плачешь, каешься? Ну что же!

Мир говорит тебе: "Я жду".

Сойди с кровавых бездорожий

Хоть на пятнадцатом году!

1914

ДЬЯВОЛЕНОК

Мне повстречался дьяволенок,

Худой и щуплый - как комар.

Он телом был совсем ребенок,

Лицом же дик: остер и стар.

Шел дождь... Дрожит, темнеет тело,

Намокла всклоченная шерсть...

И я подумал: эко дело!

Ведь тоже мерзнет. Тоже персть.

Твердят: любовь, любовь! Не знаю.

Не слышно что-то. Не видал.

Вот жалость... Жалость понимаю.

И дьяволенка я поймал.

Пойдем, детеныш! Хочешь греться?

Не бойся, шерстку не ерошь.

Что тут на улице тереться?

Дам детке сахару... Пойдешь?

А он вдруг эдак сочно, зычно,

Мужским, ласкающим баском

(Признаться - даже неприлично

И жутко было это в нем) -

Пророкотал: "Что сахар? Глупо.

Я, сладкий, сахару не ем.

Давай телятинки да супа...

Уж я пойду к тебе - совсем".

Он разозлил меня бахвальством...

А я хотел еще помочь!

Да ну тебя с твоим нахальством!

И не спеша пошел я прочь.

Но он заморщился и тонко

Захрюкал... Смотрит, как больной...

Опять мне жаль... И дьяволенка

Тащу, трудясь, к себе домой.

Смотрю при лампе: дохлый, гадкий,

Не то дитя, не то старик.

И все твердит: "Я сладкий, сладкий..."

Оставил я его. Привык.

И даже как-то с дьяволенком

Совсем сжился я наконец.

Он в полдень прыгает козленком,

Под вечер - темен, как мертвец.

То ходит гоголем-мужчиной,

То вьется бабой вкруг меня,

А если дождик - пахнет псиной

И шерстку лижет у огня.

Я прежде всем себя тревожил:

Хотел того, мечтал о том...

А с ним мой дом... не то, что ожил,

Но затянулся, как пушком.

Безрадостно-благополучно,

И нежно-сонно, и темно...

Мне с дьяволенком сладко-скучно...

Дитя, старик,- не все ль равно?

Такой смешной он, мягкий, хлипкий,

Как разлагающийся гриб.

Такой он цепкий, сладкий, липкий,

Все липнул, липнул - и прилип.

И оба стали мы - едины.

Уж я не с ним - я в нем, я в нем!

Я сам в ненастье пахну псиной

И шерсть лижу перед огнем...

Декабрь 1906, Париж

СЕЙЧАС

Как скользки улицы отвратные,

        Какая стыдь!

Как в эти дни невероятные

        Позорно - жить!

Лежим, заплеваны и связаны

        По всем углам.

Плевки матросские размазаны

        У нас по лбам.

Столпы, радетели, водители

        Давно в бегах.

И только вьются согласители

        В своих Це-ках.

Мы стали псами под заборными,

        Не уползти!

Уж разобрал руками черными

        Викжель - пути...

9 ноября 1917

КРИК

Изнемогаю от усталости,

   Душа изранена, в крови...

Ужели нет над нами жалости,

   Ужель над нами нет любви?

Мы исполняем волю строгую,

   Как тени, тихо, без следа,

Неумолимою дорогою

   Идем - неведомо куда.

И ноша жизни, ноша крестная.

   Чем далее, тем тяжелей...

И ждет кончина неизвестная

   У вечно запертых дверей.

Без ропота, без удивления

   Мы делаем, что хочет Бог.

Он создал нас без вдохновения

   И полюбить, создав, не мог.

Мы падаем, толпа бессильная,

   Бессильно веря в чудеса,

А сверху, как плита могильная,

   Слепые давят небеса.

ЕСЛИ

Если гаснет свет - я ничего не вижу.

Если человек зверь - я его ненавижу.

Если человек хуже зверя - я его убиваю.

Если кончена моя Россия - я умираю.

СВЕТ

  Стоны,

  Стоны,

  Истомные,

  Бездонные,

  Долгие звоны

  Похоронные,

  Стоны,

  Стоны...

  Жалобы,

  Жалобы на Отца...

  Жалость язвящая, жаркая,

  Жажда конца,

  Жалобы,

  Жалобы...

Узел туже, туже,

Путь все круче, круче,

Все уже, уже, уже,

Угрюмей тучи,

Ужас душу рушит,

Узел душит,

Узел туже, туже, туже...

  Господи, Господи,- нет!

  Вещее сердце верит!

  Боже мой, нет!

  Мы под крылами Твоими.

  Ужас. И стоны. И тьма... а над ними

  Твой немеркнущий Свет.

1915

 ИГРА

Совсем не плох и спуск с горы:

Кто бури знал, тот мудрость ценит.

Лишь одного мне жаль: игры...

Ее и мудрость не заменит.

Игра загадочней всего

И бескорыстнее на свете.

Она всегда - ни для чего,

Как ни над чем смеются дети.

Котенок возится с клубком,

Играет море в постоянство...

И всякий ведал - за рулем -

Игру бездумную с пространством.

Играет с рифмами поэт,

И пена - по краям бокала...

А здесь, на спуске, разве след -

След от игры остался малый.

ЗА ЧТО?

Качаются на луне

Пальмовые перья.

Жить хорошо ли мне,

Как живу теперь я?

Ниткой золотой светляки

Пролетают, мигая.

Как чаша, полна тоски

Душа - до самого края.

Морские дали - поля

Бледно-серебряных лилий...

Родная моя земля,

За что тебя погубили?

1936

 ***

Господи, дай увидеть!

Молюсь я в часы ночные.

Дай мне еще увидеть

Родную мою Россию.

Как Симеону увидеть

Дал Ты, Господь, Мессию,

Дай мне, дай увидеть

Родную мою Россию.

БЕССИЛЬЕ

Смотрю на море жадными очами,

К земле прикованный, на берегу...

Стою над пропастью - над небесами,-

И улететь к лазури не могу.

Не ведаю, восстать иль покориться,

Нет смелости ни умереть, ни жить...

Мне близок Бог - но не могу молиться,

Хочу любви - и не могу любить.

Я к солнцу, к солнцу руки простираю

И вижу полог бледных облаков...

Мне кажется, что истину я знаю -

И только для нее не знаю слов.

АПЕЛЬСИННЫЕ ЦВЕТЫ

            H. B-t

О, берегитесь, убегайте

От жизни легкой пустоты.

И прах земной не принимайте

   За апельсинные цветы.

Под серым небом Таормины

Среди глубин некрасоты

На миг припомнились единый

   Мне апельсинные цветы.

Поверьте, встречи нет случайной,-

Как мало их средь суеты!

И наша встреча дышит тайной,

   Как апельсинные цветы.

Вы счастья ищете напрасно,

О, вы боитесь высоты!

А счастье может быть прекрасно,

   Как апельсинные цветы.

Любите смелость нежеланья,

Любите радости молчанья,

   Неисполнимые мечты,

Любите тайну нашей встречи,

И все несказанные речи,

   И апельсинные цветы.

ТАМ

Я в лодке Харона, с гребцом безучастным.

Как олово, густы тяжелые воды.

Туманная сырость над Стиксом безгласным.

Из темного камня небесные своды.

Вот Лета. Не слышу я лепета Леты.

Беззвучны удары раскидистых весел.

На камень небесный багровые светы

Фонарь наш неяркий и трепетный бросил.

Вода непрозрачна и скована ленью...

Разбужены светом, испуганы тенью,

Преследуют лодку в бесшумной тревоге

Тупая сова, две летучие мыши,

Упырь тонкокрылый, седой и безногий...

Но лодка скользит не быстрей и не тише.

Упырь меня тронул крылом своим влажным...

Бездумно слежу я за стаей послушной,

И все мне здесь кажется странно-неважным,

И сердце, как там, на земле,- равнодушно.

Я помню, конца мы искали порою,

И ждали, и верили смертной надежде...

Но смерть оказалась такой же пустою,

И так же мне скучно, как было и прежде.

Ни боли, ни счастья, ни страха, ни мира,

Нет даже забвения в ропоте Леты...

Над Стиксом безгласным туманно и сыро,

И алые бродят по камням отсветы.

НЕПРЕДВИДЕННОЕ

По Слову Извечно-Сущего

Бессменен поток времен.

   Чую лишь ветер грядущего,

   Нового мига звон.

С паденьем идет, с победою?

Оливу несет иль меч?

   Лика его я не ведаю,

   Знаю лишь ветер встреч.

Летят нездешними птицами

В кольцо бытия, вперед,

   Миги с закрытыми лицами...

   Как удержу их лёт?

И в тесности, в перекрестности,-

Хочу, не хочу ли я -

   Черную топь неизвестности

   Режет моя ладья.

ГИБЕЛЬ

     Близки

кровавые зрачки,

дымящаяся пеной пасть...

Погибнуть? Пасть?

     Что - мы?

Вот хруст костей... вот молния сознанья

перед чертою тьмы...

И - перехлест страданья...

Что мы! Но - Ты?

Твой образ гибнет... Где Ты?

В сияние одетый,

бессильно смотришь с высоты?

Пускай мы тень.

Но тень от Твоего Лица!

Ты вдунул Дух - и вынул?

Но мы придем в последний день,

мы спросим в день конца,-

за что Ты нас покинул?

4 сентября 1917

14 ДЕКАБРЯ 1917 ГОДА

       Д. Мережковскому1

Простят ли чистые герои?

Мы их завет не сберегли.

Мы потеряли всё святое:

И стыд души, и честь земли.

Мы были с ними, были вместе,

Когда надвинулась гроза.

Пришла Невеста. И Невесте

Солдатский штык проткнул глаза.

Мы утопили, с визгом споря,

Ее в чану Дворца, на дне,

В незабываемом позоре

И наворованном вине.

Ночная стая свищет, рыщет,

Лед по Неве кровав и пьян...

О, петля Николая чище,

Чем пальцы серых обезьян!

Рылеев, Трубецкой, Голицын!

Вы далеко, в стране иной...

Как вспыхнули бы ваши лица

Перед оплеванной Невой!

И вот из рва, из терпкой муки,

Где по дну вьется рабий дым,

Дрожа протягиваем руки

Мы к вашим саванам святым.

К одежде смертной прикоснуться,

Уста сухие приложить,

Чтоб умереть - или проснуться,

Но так не жить! Но так не жить!

А. БЛОКУ

         Дитя, потерянное всеми...

Все это было, кажется в последний,

   В последний вечер, в вешний час...

И плакала безумная в передней,

   О чем-то умоляя нас.

Потом сидели мы под лампой блеклой,

   Что золотила тонкий дым,

А поздние распахнутые стекла

   Отсвечивали голубым.

Ты, выйдя, задержался у решетки,

   Я говорил с тобою из окна.

И ветви юные чертились четко

   На небе — зеленей вина.

Прямая улица была пустынна,

   И ты ушел — в нее, туда...

Я не прощу. Душа твоя невинна.

   Я не прощу ей — никогда.

СЧАСТЬЕ

Есть счастье у нас, поверьте,

   И всем дано его знать.

В том счастье, что мы о смерти

   Умеем вдруг забывать.

Не разумом, ложно-смелым.

   (Пусть знает,— твердит свое),

Но чувственно, кровью, телом

   Не помним мы про нее.

О, счастье так хрупко, тонко:

   Вот слово, будто меж строк;

Глаза больного ребенка;

   Увядший в воде цветок,—

И кто-то шепчет: «Довольно!»

   И вновь отравлена кровь,

И ропщет в сердце безвольном

   Обманутая любовь.

Нет, лучше б из нас на свете

   И не было никого.

Только бы звери, да дети,

   Не знающие ничего.

Весна 1933

P.S.

Гиппиус Зинаида Николаевна

[в замужестве Мережковская; 08(20).11.1869—09.09.1945] — поэт, писатель, литературный критик. Род. в г. Белев Тульской губ. Училась в Нежине, потом в Москве, в гимназии Фишера. В 1888 в г. Боржоми познакомилась с Д. С. Мережковским и в 1889 вышла за него замуж; они прожили вместе 52 года, не разлучаясь ни на день. После переезда в Петербург Г. активно участвует в литературной жизни столицы. С 1902 по 1912 выходят 6 кн. рассказов Г., а также 3 романа и 2 сб. стихотворений. В 1899 Г. сближается с редакцией ж. «Мир искусства», где печатаются ее стихотворения и статьи. В последующие годы совм. с Д. С. Мережковским, В. В. Розановым, В. А. Тернавцевым участвует в религ. — филос. собр. в Петербурге, где впервые встречаются и ведут собеседования писатели, философы, иерархи и священники Рус. православной церкви. Вместе с Д. С. Мережковским и Д. Ф. Философовым Г. уезжает в Париж, чтобы ближе узнать новые религ. и революц. течения. Там выходит их кн. «Царь и революция» (1907). Незадолго до Первой мировой войны Г. возвращается в Россию. Октябрьскую революцию встретила крайне враждебно и вскоре порвала со всеми, кто сотрудничал с большевиками, в том числе с Блоком и Белым. В 1919 уезжает из Петрограда и тайно переходит русско-польскую границу около Гомеля. В 1920 Г. и Д. С. Мережковский обосновываются в Париже. По воскресеньям у Мережковских собираются представители рус. зарубежья, а в 1925 начинаются вечера «Зеленой лампы», где выступают с религ. — филос., литературными, обществ. — полит. докладами. Собр. «Зеленой лампы» длились до начала Второй мировой войны и были целой эпохой в жизни рус. Парижа. В своих стихах Г. борется с тленом жизни, страхом небытия и разлуки; в них сильны мотивы тоски по иному миру и вера в божеств, природу любви, понимание, что «сущность любви есть ведение и видение Бога». Не принимала монархии в России, ибо последняя противоречит религ. принципам. В критических статьях отличалась крайней резкостью тона и ультимативностью характеристик (псевд. Антон Крайний). Умерла в Париже.