ГАЛИНА КУЗНЕЦОВА

«Что за комиссия, Создатель», учеником великих слыть…

Пиши в оригинальной, только тебе присущей манере, или же подражай учителю, всё одно почерк твой будут сравнивать с почерком учителя и находить, и отмечать влияние его гениальной руки, если не прямо, то косвенно причисляя к эпигонам и тебя и всё  написанное тобой.

А твои стихи, равно как и  проза, пронизаны тончайшей грустью,  которая нежна и легка.

Такая грусть не в тягость даётся, - во благо.

   Но «умники» и «умницы» от литературы отметят лишь одно твоё произведение. Назовут его

« примечательным явлением в литературе и содержательным историко-литературным источником», главной твоей книгой. Конечно же, это –  «Грасский дневник», ведь в нём описаны годы твоей жизни  рядом с ним – с Буниным.

С их подачи ты интересна лишь как яркий эпизод его жизни, трагедии и любви.

Удостоив тебя титула «Грасской Лауры», они определят твоё место... не в литературе,нет, в трагическом любовном треугольнике: Бунин, Муромцева и ты.

Ну что ж…

Можно предположить, что кому-то станут интересны не только страсти, кипящие в  Грассе, а твоя жизнь, ты сама...

Можно предположить, что стихи твои станут близки кому-то, и возникнет неуловимая связь, определяющаяся как родство душ.

Лучший способ узнать о душе – стихи.

Загляните…

 

 

О, этот сад! Нескошенной травой,

Зелёной сетью путая колени,

Весь  захлебнувшись знойной синевой,

Он молча слушал жалобы и пени.

 

В прорыв ветвей поток далёких крыш

Катился вниз своим сухим кораллом,

И пробковых дубов над камнем жарких ниш

Недвижимо стояло опахало.

 

И небеса такою болью жгли,

Таким ликующим и беспощадным светом,

Что гаснущим глазам казалась грудь земли

Единственным приютом и приветом…

 

Сад принял слёз младенческий поток,

Благословил своею чащей чистой,

Послав щекам чуть слышный холодок

Целебной свежести на лентах травянистых…

                                                     1937

                                          

 

 

Город широких улиц,

Тенистых улиц-аллей.

Город старинных храмов

И белых монастырей.

 

Осенью в грустных парках

Сквозь листьев зыбкий навес,

Южные звёзды ярки

На чёрном шёлке небес.

 

Днём на жёлтых дорожках

Узорных клёнов листы.

В небе высоком – Лавры

На солнце горят кресты.

 

Звонкое эхо песен

С широкой синей реки,

Где под зубчатым лесом

Спят золотые пески.

 

Город дальнего детства,

Я слышу сквозь шум морей

Шелест ночного ветра

В ветвях твоих тополей.

 

 

Дарданеллы

 

Осенний дождь тоскливо сеет,

Унылый берег оцепенел.

В тумане мутном едва сереют

Густые волны Дарданелл.

 

На мысе камни пустой мечети,

Руины, спины горбатых гор,

Как будто трупы былых столетий,

Как будто пасти звериных нор.

 

Ныряет в море седом фелука,

Дырявый парус легко круглит…

О, быть пришельцем – какая мука,

Как горько сердце моё болит.

 

  

Русь

 

Полно и щедро твоё наследство.

Сладко мне бремя его нести.

Точно янтарь полноцветный, детство

Тяжкою нитью лежит в горсти.

 

Лоб окропив в расписных воротах,

Денежкой звякнет в стакан слепца,

Солнцем осветит в церковных сотах

Нимб погружённого в тень лица.

 

Вынесут ломоть ржаного хлеба.

Сяду на паперть мечтать и есть.

Чем мне так дорого это небо,

Голуби, кровель, рябая жесть?

 

Видно, сестрой простых богомолок,

Пальмовой ветвью кропя лари,

В сумрачный мир мне нести осколок

Золотоглавой твоей зари.

 

***

И я жила, за днём встречая день,

Среди домов и улиц старосветских,

Любила их скосившуюся тень

И в садиках персидскую сирень,

Наперсницу моих мечтаний детских.

 

Меня грустить учили соловьи

На высоте мазепинских откосов,

И первые томления любви

Ресницы там туманили мои

И светлые отягощали косы.

 

Я приняла в себя печальный хмель

Пустых церквей и старых укреплений,

И стал сентябрь милее, чем апрель,

Моей душе…

 

 

 

***

Иконостас. Суровые иконы.

Далёкий город умеряет гул.

Я здесь кладу последние поклоны,

Чтоб ты в Саду Господнем отдохнул.

 

Надеюсь я – твой дух не отлетает,

Читает мысль мою из-за плеча,

В моей руке дрожит и оплывает

Заупокойная свеча…

 

Горюю я – крылом сдвигаю крышу

Безмолвного и тесного жилья,

Чтоб слышал ты, как тёплый ветер дышит

В селениях степного ковыля.

 

Смогу ли всё пересказать сначала –

Твоё наилюбимое дитя –

Чтоб ты восстал из земляного вала,

Нетленными сединами блестя?

 

И самым тихим, самым нежным пеньем

Баюкая твой утомлённый сон,

Верну ли я тебе благоговейно

Поэзию младенческих времён?

 

 

 *** 

Оставить в мире память о себе!

Ни имена, ни книги, ни преданья,

Ни скудные друзей воспоминанья

Не скажут о земной моей судьбе…

О, если бы на обнажённом мысе

Сияли между смольных кипарисов

На мраморном, на гробовом гербе

Два слова, посвящённые Тебе!

 

 

 ***

На горной дымке, смутно-голубой,

Узор ветвей раскинутых и снежных…

Всё, всё, что мне даровано тобой,

Я сохраню в сокровищнице нежной.

Меня ничто не мучает, не жжёт

По взглядом глаз твоих орлино-зорких…

Так пчёлы собирают сладкий мёд

С иных цветов, губительных и горьких.

 

 

  ***

По имени назвать тебя не смею

И за руку тебя не смею взять

И вечером в высокую аллею

Одна иду беспомощно блуждать.

 

Сырая тьма приносит запах чайный

Белеющих по стенам смутно роз,

И ночь сама томится грешной тайной

Неразрешимых, ядовитых слёз.

 

И там, вверху, где факелом угрюмым

Чернеет кипарис сторожевой,

Беспомощной и пламенною думой

Я издали беседую с тобой.

 

 

***

Пролился свет над неподвижным садом.

Из купола седого облака

Плывут, плывут широким белым стадом,

И им вослед гляжу безмолвно я

Расширенным и упоённым взглядом.

 

Волшебная и страшная земля

Мне чудится огромным странным садом,

Где безутешно жизнью грежу я.

 

 

***

В сыром пару теряется гора,

Напоминает саклю очерк дома,

И призрачная, мрачная пора

Душе давно мучительно знакома.

О, странствия, о. годы страшных лет,

Иных долин истоптанные травы…

Всё небо – дымное виденье прошлых лет,

Туманное явленье мёртвой славы.

 

 

***

В большой, тяжёлой книге бытия,

Что для тебя, всезнающего, я?

 

Простой и слабый, белый мотылёк,

Наивно развернувшийся цветок,

Дитя, которому твоя рука

Отодвигает локоны с виска…

 

В великолепной книге бытия

Что для тебя теперь любовь моя?

 

 

 *** 

Пусть всё изменит, всё пройдёт:

И прелесть этих слов влюблённых,

И томность этих рук сплетённых, –

Есть в мире неба синий свод,

Дороги белый поворот

И гроздья звёзд средь елей тёмных…

 

 

 

«Оливковый сад» ( 1923 – 1929)

Изд-во «Современные записки». Париж.

 

P.S. Галина Николаевна Кузнецова (по мужу Петрова; 10 декабря 1900, Киев — 8 февраля1976, Мюнхен) — русская поэтесса и писательница, мемуаристка.

В 1918 окончила в Киеве первую женскую гимназию Плетневой, в 1920 вместе с мужем, белым офицером, уехала в Константинополь, затем перебралась в Прагу, а в 1924 поселилась в Париже.

Писала стихи и прозу, c 1922 её публикации стали появляться в журналах «Новое время», «Посев», «Звено» «Современные записки», их заметила критика (Вяч. Иванов, Г.Адамович и др.).

В 1924 или 1926 через Модеста Гофмана познакомилась с Буниным, у них начался бурный роман. Кузнецова разъехалась с мужем. С 1927 жила вместе с семьей и домочадцами Бунина в Грассе. 

В 1933 познакомилась с сестрой Фёдора Степуна Маргаритой (1895—1971), в 1934 уехала к ней в Германию. В 1941—1942 подруги снова жили в семье Буниных. В 1949 они переехали в США, работали в русском отделе ООН, в 1959 были вместе с отделом переведены в Женеву, закончили жизнь в Мюнхене.