ИРИНА  ИВАНЧЕНКО

       ХРОНИКИ МАСЛЕНИЦЫ

Как с глухим, недовольным ропотом

на кулички бежал мороз,

так молва покатилась покатом –

будто вправду весна, всерьёз.

И мальцы собрались на площади,

там, где делает крюк река,

и намяли сугробам тощие,

залежалые их бока.

А потом, на неделе Масляной,

веселился и стар, и млад.

И погода стояла ясная,

будто сторож у входа в сад.

Точно стали к такому случаю

добродушнее небеса…

И горело смешное чучело,

и сгорело за полчаса.

А потом заявился незваным дождь,

разогнал людей по домам.

И пошёл галдёж, и пошёл кутёж,

и такой пошёл тарарам.

Разошлась не на шутку Масленица,

и ничем её не унять.

И от зависти спала зима с лица,

устарела, как буква «ять».

Над кряхтеньем её да оханьем

потешался честной народ.

И река затряслась от хохота,

так что лопнул от смеха лёд.

              ДЕРЕВЬЯ

И был январь как промельк санный,

но прочиталась в январе

глава из жизнеописанья –

простое житие дерев:

родство ростка и почвы, тайны

зимовки, тяга в высоту.

А мир молчал монументально,

как сад заснеженных скульптур.

И молча, словно так и надо,

как будто велено молчать,

шли затяжные снегопады

с тяжёлой ношей на плечах.

Был путь непрост, неистов танец

позёмки, влившейся в отряд.

А нам что снег – то испытанье

на прочность кровель и оград.

А нам снега – бои без правил:

перетерпеть да устоять.

Одни деревья знают правду

о том, как нужно зимовать.

И, сбросив листья, как вещдоки

(чтоб не изъяли январи),

они таятся, как пророки,

которым рано говорить.

    КАЛЛИГРАФИЯ

              Памяти художницы Саши Праховой

Не подгадаешь: заходит тихо,

ночью, пока домочадцы спят,

и вдруг выдыхает такое стихо-

тихо-творенье как зимний сад.

Гладит, жалеет, подует в ранку,

ломкую ветку макая в тушь.

И вдруг нарисует такое танка

мелом поверх маслянистых луж.

Мир неочерчен и неограничен

стопкой бумаги, по-зимнему чист,

но восхитительно каллиграфичен

сад, проступивший сквозь рисовый лист.

Чёркает, правит, ещё рисует

что-то из Врубеля на стекле.

Глянет – и тёплое время суток

тянется, словно снега – к земле.

Будет, всё будет: заботы и шалости,

дай черновик довести до ума.

Снежная баба с воздушным шариком,

Прахова, Саша, зима, зима…

                   НОВЫЙ КОВЧЕГ

Май, июнь, открытые окна. Еженощно – неумолимей будильника – громыхание мусоровоза. Около двух или несколько позже сотрясает улицу многопудовыми копытами. Я научилась различать мусор по звуку: шипение пакетов, лопающийся треск пластиковых бутылок и камнепад стеклянных…

Чем, дебошир, рассчитаешься за ошибки?

Что из того, что плата не всем по вкусу?

Каждую ночь приезжает большая машина

и собирает дань – ежедневный мусор.

Наши объедки, отходы, расходы, ссоры,

клочья обиды, ложь и другие сложности –

мусорный транспорт, ковчег о шести рессорах,

всё уместит и доставит куда положено.

Невыносимо? Идёт ходуном трясина…

Вынеси мусор и стёкла натри до блеска.

Видишь, какой лучистый, какой красивый

месяц плывет по заводи занавески?

Невыносимо? Нет, это только кажется,

что до тебя не бывало печальней повести.

Бог сортирует наши грехи по тяжести

и отпускает их по запискам совести.

                          СОН

Сергею Параджанову, Георгию Якутовичу, Юрию Ильенко,

съёмочной группе фильма «Тени забытых предков»

1

Ты сам себе и снег, и санный

разбег по улице наклонной,

когда осознанная самость

тебя выводит из колонны.

И отделившись от общины,

Устав ходить, как все, гурьбой,

Ты сам и повод, и причина

Того, что станется с тобой.

2

Пройти бы зиму поскорей

пешком до Яблочного Спаса.

Круги бессонницы моей

Темны, как Дантовы террасы.

Как люди в чёрном, холода

приходят. Им не нужен повод.

Благослови мой сон, когда

снега берут в осаду Город.

Я сплю – и это хорошо.

Но по следам Голодомора

придут и встанут над душой

полки цензуры и надзора.

В копилке века – трудодни –

за сколько выкупим свободу?

Здесь цензор цезарю сродни,

а хлыст – помощник счетоводу.

Они видны, как снегири, –

придумщик, видящий, художник.

Благослови Сергея и

его соратников надёжных.

Благослови сейчас и впрок,

укрой молитвенным заслоном –

летит голодный «воронок»

к беспечно брошенному слову…

Как будто заживо ко дну

прикованы повторами.

Как будто шар земной в одну,

а мы – в другую сторону.

РАЗГОВОР С ВЕРТИНСКИМ

Встречают по одежке…

– Много ли дадут за строфу?

– Меньше, чем на чай – лабухáм:

лиру эмигрантскую, фунт

стерляди вприкуску к стихам,

марочку вдогонку к письму,

марочные вина – к вине.

Мир встречает нас по уму,

кредитуя блеском монет.

– Хватит ли любви на прокорм?

– Много нас для пяди земли.

Спит Россия – под колпаком.

Колыбельный плач, ай-лю-ли.

– Плачь, Пьеро, но вечным пером

дирижируй сном хоровым.

– Нас проспал берлинский перрон,

не отметил в метриках Рим.

Высох куст лавровый. Плоха

почва европейских веков.

Мир встречает нас по стихам –

чем привык – терновым венком.

Тает век, как мартовский снег,

и в бессмертье веришь с трудом,

и опять тревожит во сне

слово позабытое – «дом»,

и идёт Москвой шепоток:

к марту, как спадает мороз,

слышится чудной тенорок

между Новодевичьих грёз.

___

Александр Николаевич Вертинский (1889–1957), киевлянин по рождению, вернулся в Россию в 1943 году после 23-х лет эмиграции. Умер в Москве, где и похоронен на Новодевичьем кладбище.

ОДИНОЧЕСТВО И Я

Щедро гостя привечаю

на изломе января.

За ночным столом, за чаем

одиночество и я.

Пробуй, гость, пирог с малиной,

и варенье, и халву.

Я живу наполовину –

я теперь одна живу.

Оттого с такой охотой

угощаю пришлеца –

одарить его заботой

и печаль свести с лица.

Трудно верится в удачу –

хоть одной живой душе

рассказать, что я не плачу,

я оплакана уже.

Я чаёвничаю наспех,

и срываюсь, и бегу.

Я вчера любила насмерть,

а сегодня не могу.

Я теперь живу украдкой,

затаилась – и живу.

Изменяются повадки

и привычки наяву –

по ночам не выключаю

верхний свет с недавних пор.

Доливаю гостю чаю,

продлеваю разговор.

Кто-то в доме – и не страшно

снам отправиться вдогон.

Встану утром – гость вчерашний

ставит чайник на огонь.

                         ***

Ирине Потапской

Как в землю отдохнуть уходит холод,

чтоб выйти из земли на Покровá,

так год за годом близкие уходят

в неблизкие, но тёплые края.

Не быстро привыкают к поднебесью

и чаще окликают попервах:

«О, если б ты был холоден… О, если б

ты был горяч в поступках и словах».

Беру тепло взаймы, не прячу, трачу,

плачу за свет, за хлеб благодарю.

Я провожаю, плачу и не плачу.

«Скорее возвращайтесь», – говорю.

Так будем ждать и свидимся, мы будем

жить здесь и там, несхожие в одном:

там, в поднебесье, не болеют люди,

но лечат мир молитвою о нём.

Да будет всяк участлив и приветлив

к моим родным в надземных городах.

Там сад сплетён из воздуха и веток.

Совсем как здесь, в Русановских садах.

                     ***

Что нам, дожившим до весны,

зарницы, зарева?

Проснёмся и читаем сны

ночные заново.

И пересказываем вслух

шаги и шорохи.

Ах, утренние речи двух

в постельном ворохе…

Как напряжённые мосты,

обнявшись, замерли.

Восьмое чудо ночи – ты

в рассветном зареве.

И – как на хлеб – на чудеса

приходят птицы –

запомнить наши голоса,

из рук напиться.

                               ***

Ребёнок, заплывший в меня из бездонных глубин,

парит, невесом и невидим, плывёт, невредим,

растёт, обживая уверенно тёплое лоно,

и медленно движется вниз по пологому склону.

Он многое помнит: гигантские впадины, рифы.

Уже отличает сердечные ритмы от рифмы.

Он знает меня изнутри, как никто не узнает:

я не приспособлена к дому, я невыездная

с любимой работы… Но тот, кто парит невесомо,

иной распорядок заводит для дня и для дома.

Ребёнок и я – слишком долго мы плыли по кругу.

Мы день подгадаем и выйдем навстречу друг другу.

                  ДАРЫ ВОЛХВОВ

1

К твоим ногам дары несут волхвы.

К твоим стопам прикладываю губы.

Чумацким Шляхом сонные волы

везут на Землю солнечные судьбы.

Ещё венец не падал с головы

и первый слог не подарили губы…

Но дни пройдут, как по небу волы.

Весы качнутся. Год пойдёт на убыль.

Стрелец проверит прочность тетивы.

Весы качнутся. Год начнётся снова.

К твоим ногам я возложу дары –

родную речь и ласковое слово.

2

Верхушки лип, макушки башен

и чёрные зрачки скворешен

сказали мне, что мрак не страшен,

он для острастки здесь развешен.

А я – хороший пересмешник.

И повторить совсем не страшно,

что мрак на молоке замешан,

звездою сахарной украшен.

3

Тяжело засыпала, плакала

горько и без причины.

Все твои страхи, маковка,

излечимы.

Тише, Вселенная. Надо ли

разговаривать громко?

Дороже злата и ладана

сон моего ребёнка.

ИРИНА ИВАНЧЕНКО

Поэт, журналист, родилась и живёт в Киеве. Главный редактор нескольких «толстых» журналов, посвящённых вопросам права. Член Южнорусского Союза Писателей и Национального Союза писателей Украины. Лауреат Всеукраинской литературной премии им. Николая Ушакова, дипломант Международной литературной премии им. Великого князя Юрия Долгорукого, Международной премии им. Андрея и Арсения Тарковских. Победитель Всемирного поэтического конкурса «Эмигрантская лира – 2013» в номинации «Неоставленная страна» (Бельгия, Франция, 2013). Стихи публиковались в журналах, альманахах, антологиях Украины, России, Германии, Бельгии. Автор поэтических книг «Возьми меня в ладони» (1995), «Дворы и башни» (1995), «Бес сомнений» (2010), «Соблазны Город постирать» (2011), «Прощёное воскресенье» (2014).