От и до 

от колыбели до шинели была не жизнь, а благодать…
потом учились умирать, хотя, конечно, не хотели…
и каждый день нам шел за три, но мог последним стать нежданно,
кровавым испятнав туманом небес афганский лазурит…

и нас везли (а свет не ближний) к последней взлетной полосе…
мы улетали насовсем не только из войны – из жизни…
и наши мамы ждали нас, чтоб нам беду свою проплакать,
в одеждах, сотканных из мрака…
они их носят и сейчас…

Кепочка 

Между домом и закатом, между жизнью и войной,

человек идет куда-то в мягкой кепочке смешной...

Нет, не он смешной, а кепка, козыречек на боку,

и блестит на тулье скрепка, так похожа на чеку...

В синих джинсах с лейблом "Milton", в кофте типа кардиган...

Я помечу здесь постскриптум: прямиком идет в Афган...

Эх, закат 70-х, время жить, не умирать...

Не ходил бы во солдаты - так вымаливала мать...

Слезы литы, зря - молитвы... он ушел, как шли тогда

наши парни - не элита и отнюдь не господа...

Он ушел - в забавной кепке, с козыречком на боку...

И, похожую на скрепку, там в бою рванул чеку...

Императив 

пустой рожок – лазейка для смертей,
гудящих в воздухе предгорий Гиндукуша…

ужалят - и финита: холодей…
посмертным фактом проявления веснушек

кому-то напоследок доказав
свое славянство, отвергаемое здешним…

пустой рожок… судьба глядит в глаза…
прицельно щурясь, ухмыляется кромешно…

эй, кто богат, патрончиков отсыпь!
императив гораздо хлеще, чем у Канта…

невозмутимо тикают часы
на холодеющем запястье лейтенанта…

Не сон, не явь… 

на звезду смотреть опасно -
взгляд туманится тоской...
мама, почитай мне сказку:
"шел олень на водопой..."
шел олень - златые рожки...
буря кроет небо мглой...
а война лишь понарошку
и чечен совсем не злой...
и старуху не убило,
и аул всего лишь спит...
месяц в небе как кадило...
наш блокпост со всеми квит...
квит и я, хоть плачь, хоть смейся...
мама, слышишь, я не сплю...
словно крюк, на небе месяц,
хоть накидывай петлю...

Родные мои… 

ивановы, петровы, рогожины, чудаковы… и несть вам числа…
все вы в землю когда-то уложены, и густая трава проросла
там, где вы полегли безымянными, где безвестными вы полегли,
где могил застарелыми шрамами вы остались на теле земли…

мы вас помним… мы плачем, не ведая, где нашли вы последний покой…
да, в историю нашу победную кто-то пишет бесстрастной рукой,
что потери уже подытожены, кто безвестен – теперь навсегда...
ивановы, петровы, рогожины, чудаковы – ушли без следа…

в эту запись не верьте лукавую, в ней ни правды, ни совести нет…
так уж вышло, что встал над державою не рассвет, а почти беспросвет…
верьте песням, которые сложены, верьте в тех, кто за вас постоит,
Ивановы, Петровы, Рогожины, Чудаковы родные мои…

Нагорная проповедь 

Каждая заповедь даст рикошет пулей от тверди небесной.

Разум давно неподвластен душе. Проповедь здесь неуместна.

Даже Нагорная… В этих горах слово бессильно и странно.

Дьявольской истиной воздух пропах – дымный, отравленный, пьяный.

"Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное."

Нищие – есть. А смиренных-то – нет. Царствий сулить нам не надо.

Лучше – не слишком кровавый рассвет. Хоть в полушаге – от ада…

"Блаженны плачущие, ибо они утешатся."

Слезы – как кровь. Утешенья – пусты. Видевший это – немеет.

В русской земле прорастают кресты, эта земля – каменеет.*

"Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю."

Это наследство – уже навсегда. Кротость, наверное, тоже.

С этой земли-то - уже никуда… Ну, а зачистку – негоже…

"Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся."

Жажда привычная. В общем – давно. Но насыщенья не знаем.

То, что за правду одним сочтено, ложью другой посчитает.

"Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут."

Это касается точно не нас – мы-то на милость не скоры…

Каждый помножен на ненависть масс – как отменять приговоры?

"Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят."

Кто же наш бог, если каждый – убог, если обойма – икона?

Пусть и высок проповедника слог – мы все равно вне закона.

"Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими."

Мы – мироломцы. И это – точней (а тоже – Божии дети)…

Местный и пришлый, в Чечне, не в Чечне – все мы разносчики смерти.

"Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное."

Гнать бы и нас, да поганой метлой… Только куда – мы ж повсюду…

Господи, лучше ты нас упокой. Сделай последнее чудо…

"Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня."

Этому, Боже, вовек не бывать - все мы давно пустоглазы.

Мы пристрастились уже убивать, а в оправданье – приказы…

"Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас."

Как ни суди, да и как ни ряди – что нам до рая и ада?

Нет уж, Всевышний, ты здесь награди. Чтоб по вине - и награда…

=====

*Примечание:

В Чечне на могиле ставят так называемый чурт - камень в изголовье.

Прими, Господь… 

Из пламени да копоти –
в мир светлой тишины…
Теперь, выходит, Господи,
ты вместо старшины?
Тогда прими по описи:
«калаш», бронежилет,
рожок в кровавой окиси –
пустой, патронов нет.
А гильзы-колокольчики
усыпали поля.
Сперва патроны кончились,
а вслед за ними – я.
Пиши, Господь: солдатское
исподнее белье,
душа моя арбатская
и тело – без нее…

Кто-то же просил… 

о, сколько раз мы жгли хлеба, дома и лес по окоёму…
кровавый пот стекал со лба
и пузырился на губах,
и смертною была истома…

и дым пожарищ укрывал когда-то мирные пространства
и кто-то падал – наповал,
и кто-то раны врачевал,
и кто-то множил окаянство…

а равнодушные ветра несли по миру запах боли,
кровавый отблеск топора
и вой утробный из нутра,
и еле слышный стон неволи…

и небо впитывало их - все эти запахи и стоны,
и глаз - бесслёзных и сухих,
оживших на единый миг -
мгновенный просверк обречённый…

и оземь падало без сил - и умирало некрасиво…
но кто-то же за нас просил,
но кто-то же за нас просил –
раз мы еще пока что живы…

Насечки 

где мы прошли в солдатских кирзачах,
трава еще нас помняще примята,
и пыль клубится в солнечных лучах
уже без нас пылающих закатов,
и камушки еще летят под склон
и, плюхаясь в стремительную речку,
как будто поминают нас вдогон,
на ложе речки делая насечки...

и вам считать несметное число
насечек этих на текучих водах...
и вам писать - нет-нет, не некролог,
лишь список на краюхе небосвода,
в котором те, кто топал в кирзачах
в чужие земли, по чужой охоте,
с чужой виной на собственных плечах -
в афганской неприкаянной пехоте...

кому на долю вышло умирать
не за родные пяди и просторы -
в чужих пустынях и чужих горах...

ну что нам,
в самом деле,
эти горы...

Помню 

Разряжу воспоминанья
как рожок…
«Здравствуй» - радость, «до свиданья» -
как ожог…
Больше «здравствуй» не случилось –
там, в горах,
жизнь, как солнце, закатилась,
и ветра
прочитали отходную
над тобой…
Ну, а я… Ещё живу я…
Рядовой
из почти уже забытой
той войны –
битый, битый, недобитый…
И слышны
мне твое «прощай и помни!»
с тех высот,
где тебя в своих ладонях
Бог несёт.

Простите 

Пустеет обойма…
Упал на тропинку
отстрелянной гильзой
еще один год…
По-прежнему больно
смотреть фотоснимки,
Где в полном составе
десантный наш взвод.
Где взводный-старлей,
прислонившись к платану,
хохочет, мальчишка,
на фоне небес,
не зная еще,
что уйдет из Афгана
«двухсотым»
вертушкой попутной в Термез.
А это – пскопски’е
ребята, из Велье,
друзья с малолетства –
до горних высот.
Они полегли
под Салангом в ущелье,
втроем – чтобы вместе -
прикрыв наш отход.
А мы, уходя,
поклялись, что к закату
вернемся, но все-таки
знали тогда,
что ляжет на нас,
не исполнивших клятву,
могильной плитою вина.
Навсегда.
На каждого ляжет,
кто выжил и вышел,
кто нынче, как я,
над альбомом затих.
Наверное, все вам
понятнее свыше –
простите, ребята,
простите живых…

Каково мне… 

Здравствуй,
здравствуй, сыну...
Нынче холод лют.
Ягоду-рябину
снегири клюют.
Алы, легкокрылы...
Плачу - не могу:
словно покропило
кровью на снегу...
Дни проходят, сыну,
только каждый - гнет,
горбит, сынка, спину...
Жду - какой убьет,
выведет из комы
и спасет, губя...
Знаешь, каково мне
пережить тебя?

Боль 

сыны подрастают… и скоро войдут в этот возраст шальной,
в котором сгорают, как порох, в кострищах, раздутых войной…
в котором, еще не матёры, еще не учёны в огне,
уходят в бои и дозоры -
и тают дымком в вышине…

не все… но и те, кто истаял, ушел - и исчез навсегда,
потеря такая… такая… что это уже не беда…
что это такая поруха, такое бездолье и тьма,
что стонет земля наша глухо -
и с нами же сходит с ума…

Юрий Беридзе (Гладкевич Юрий Вахтангович). Родился в 1956 году в Грузии, в настоящее время москвич. Военный журналист. Служил на Северном флоте, работал в газете «Красная звезда», военной редакции информационного агентства «Интерфакс». В качестве корреспондента работал в горячих точках.

Публиковался в различных поэтических сборниках, журналах и газетах.