Балаган

                Ничто не любил так Василий Васильевич, как статистику, и, связанный с нею жизнью, считал себя осененным звездой самой большой удачи, какая только может существовать на небосклоне судьбы. Если бы его лицо мелькало на теле- и киноэкранах с большей частотой, чем лицо Армена Джигарханяна, и если бы даже выбрали его президентом всей страны, то и тогда не ощутил бы он той полноты счастья, каким одарил его любимый предмет. «Статистика – царица всех наук, - учил Василий Васильевич своих студентов. – Без накопления статистических данных нет сравнительного анализа, а значит, и необходимого для научного развития обобщения. В отличие от большинства прочих наук, статистика охватывает любую из них, являясь фундаментом каждой».  

                Проговорить о главном деле всей жизни он любил. Зная эту его слабость, плохо подготовленные студенты старались вывести преподавателя на отвлеченный разговор о статистике. И если кому это удавалось, то оставалось лишь с самым внимательным видом слушать и вовремя поддакивать, изображая знание предмета. После вдохновенного рассказа Василий Васильевич замолкал, задумчиво постукивая авторучкой по столу, и ставил положительную отметку. Во всем облике его при этом выражались достоинство и гордость от осознания счастливой сопричастности к первородному на земле знанию.

                Семьи у Василия Васильевича не было, и летний отпуск он обычно проводил «на колесах». Заранее планировал маршрут и отправлялся то в Карелию, то в Крым, то на Алтай, то в Сочи, а в этот раз решил осмотреть Европу. Обедая в кафе уже в Молдавии, он совершенно случайно услышал разговор сидевших по соседству местных жителей о том, что в соседнее село приехал балаган. Василий Васильевич тут же загорелся идеей увидеть, что же это все-таки за явление такое - балаган, узнал, как туда добраться, и не откладывая дела в долгий ящик выехал в это село.

                Однако представление разочаровало. Все было слишком простеньким. И он со скрытой усмешкой прельщенного цивилизацией москвича оглядывался по сторонам на неизбалованную зрелищами, явно сельскую в большинстве своем публику, то смеявшуюся над грошовыми шутками клоунов, то замиравшую во время выступления канатоходцев, передвигавшихся по канату  на высоте всего лишь трех метров, то с раскрытым ртом наблюдавшую за ленивым ковылянием старого медведя. Не дожидаясь окончания, Василий Васильевич вышел на улицу. 

                Уже стемнело. Желтый свет лампочек, развешанных прямо на деревьях вокруг балаганной площади, выхватывал из густых сумерек отдельные шатры заезжего балагана. Возле одного из них оживленно спорили люди. Заинтригованный, Василий Васильевич направился к ним.

                - Ну что ты там увидел, Виорел? – услышал он.

                - Да, Виорел, что ты там видел? – спросил еще кто-то.

                Молодой мужчина смущенно улыбнулся.

                - А что там можно увидеть? Конечно, то же, что и вы, - баб.

                - Да ты что, Виорел?! Какие-такие бабы! Куда ты смотрел – непонятно. Море там, большой белый пароход и чайки, - крепкий усатый старик в тельняшке хотел добавить еще что-то, но его перебила женщина с глазами навыкат. На ее толстых пальцах тяжело блестели золотые перстни.

                - Какое там еще море?! Витрины там с дорогим шмотьем.   

                - Ну, не знаю, не знаю. Лично я там свою Ленку видел, - прозвучал чей-то бас.

                - Послушайте! – вмешался в разговор дед со следами былой, благородного вида красоты. – Тут дело непростое. Не зря же этот аттракцион назвали калейдоскопом чудес. Здесь какое-то волшебство, не иначе. Цыгане, сами знаете, какой народ.

                Василий Васильевич не стал дожидаться, что еще скажет дед, и, увлекаемый сугубо научным интересом, решительно, как делал это всегда при входе в аудиторию, шагнул мимо привычно расступившихся людей к загадочной двери. 

                С уверенным видом оглядевшись по сторонам, Василий Васильевич застыл, озадаченный, у порога. Унынием веяло от комнаты - почти полностью пустой, если не считать стола и кресла-качалки, в котором медленно покачивался цыган. Маленькое окошко освещало слабо, и он не сразу сообразил, что цилиндрический предмет в дальнем углу вовсе не огромная труба закопченной печи, а какое-то странное, полностью круглое крохотное помещение.

                На вид цыгану можно было дать лет сорок пять-пятьдесят, но что поражало в нем, так это невероятное сочетание полностью седой головы и смоляных бровей. Цыган посмотрел на Василия Васильевича, и у того внезапно захолонуло в груди, мелкая дрожь прокатилась по спине к затылку: почудилось ему, будто заглянул он в две черные дыры в бездну. И еще показалось, что, задержи цыган взгляд, и затянуло бы его в эту непроницаемую мглу, как в колодец, из которого нет возврата. Цыган вновь опустил глаза и, все так же мерно покачиваясь, произнес:

                - Люблю качалку. Сам удивляюсь: никогда не надоедает.

                На его груди лежала книга. «Ого! Достоевский! «Бесы»! – поразился Василий Васильевич. - Да, какой-то нестандартный цыган».

                Он уже приходил в себя и, стремясь скорее обрести пошатнувшееся на миг чувство собственного достоинства, многозначительно пожевал губами:

                - М-да… покачивание с амплитудой, равной одной целой и двум десятым секунды, вводит в трансцендентное состояние.

                Цыган бросил на Василия Васильевича взгляд исподлобья, открыл рот, намереваясь что-то сказать, и смолчал.  

                - Одна и две десятых это вообще идеальное число для функциональной деятельности человеческого организма, - продолжал Василий Васильевич, преодолевая непривычное смущение. – Если сократить общепринятую норму пульса в одну и две десятых, то можно добиться совершенного функционирования организма. А если…

                - Постойте! – остановил его цыган. – Вы думаете, это так важно – идеальное функционирование?

                - А как же нет?! Это же совершенное здоровье, на порядок высшее долголетие. Само собой, скачок в познании мира.

                Цыган задумчиво свел брови.

                - А зачем вообще все это нужно?

                - Но ведь человечество…

                Цыган остановил его нетерпеливым жестом поднятой ладони.

                - Нет, меня не интересует человечество. Вот вам лично для чего долголетие?

                - Как для чего?! – профессор даже позволил себе снисходительно улыбнуться. – Ну вы и спросили! Чтобы мир познавать – зачем же еще жить образованному мыслящему человеку.

                - И что же вы желаете узнать? – не отставал странный цыган.

                Василий Васильевич почувствовал легкое раздражение, оттого что какой-то простой и, скорее всего, необразованный цыган, занимающийся, как видно самообразованием, берет на себя наглость задавать вопросы подобного плана профессору университета, тем самым ставя себя как минимум на одну с ним полку. И все же какое-то шестое чувство подсказало ему, что не стоит спешить оскорбляться.

                - Право слово, на ваш вопрос так прямо сразу и не ответишь, - призадумался он. – Знание – жизнь, и процесс познания и есть суть существования человечества.

                Цыган слегка поморщился - видимо, от слова «человечество», но согласился.

                - Да-да, все это так, но не хотите ли вы сказать, что в основе вашего стремления к познанию лежит простое человеческое любопытство? Суть нашей жизни и есть удовлетворение любопытства? Я правильно вас понял?

                Василий Васильевич почувствовал себя как на допросе перед готовящим ловушку опытным следователем. Привычная уверенность изменила ему.

                - Ну… не совсем так, конечно. Все-таки существует какой-то моральный долг перед человечеством, - он осекся, произнеся последнее слово.

                - Ох уж этот долг перед человечеством! – цыган слегка улыбнулся. - Этих слов терпеть не могу. Каждый все равно отвечает за себя сам. Что же вас интересует: числа, книги или что иное?

                Василий Васильевич почувствовал, как твердеет почва под ногами, голос окреп.

                - В вашем вопросе скрыт ответ на него. Весь мир имеет свою цифровую кодировку.

                - И Бог??? – цыган приподнял голову, и Василий Васильевич удивился, какая-такая бездна могла померещиться ему в этих смешливых темно-карих глазах

                - А Бога, в привычном понимании этого слова, нет! Абсолютно о любом объекте имеется информация в ноосфере, и вся она - одни сплошные числа и числа. Я же уже сказал – числовая кодировка.

                - А я-то, признаться, всю жизнь думал, что пришел в этот мир за каким-то другим знанием. И связано оно как раз с Богом, а не с цифрами. Вот что-то должен узнать такого, что выше всех знаний – что самое главное. Ну, хотя бы что есть вообще спасение души? от чего спасаться? от чего беречь? ради чего? Что оно вообще есть это самое спасение? Вроде бы звучит и просто, а задумаешься - оказывается, что нет. Я нередко задумываюсь над этим вопросом и всякий раз нахожу разные ответы; а какой же все-таки самый из них верный, а может, и единственный, - голову сломай – не могу разобраться.  

                Василий Васильевич усмехнулся про себя подобной примитивности типично мистического мышления, столь далекого от истины, содержащейся единственно лишь в науке, отвернулся в сторону и с доброжелательно-вежливой улыбкой произнес:

                - Ну что ж, каждому свои жизненные вопросы.

                - Я вижу, для  вас это чуждая тема, - глаза цыгана на мгновение приоткрылись, приподнявшаяся бровь выдала изумление, но тут же он снова все с тем же безучастным видом покачивался в своей качалке.

                - А что, у вас никогда не случалось сомнений, что, может быть, все-таки есть что-то иное на свете, кроме видимого мира?

                - Нет, никогда не было. Сомнение вообще непроизводительно.

                - У-у-у… интересно, - как-то неопределенно протянул цыган и добавил: - вы, конечно, и в чудеса не верите?

                - Нет, конечно.

                - А зачем вы тогда сюда пришли?

                - Из любопытства. Никогда не видел балагана, только в книгах читал. Да и потом, интересно, какой фокус меня ожидает.

                - Ну что ж, не стоит тогда попусту тратить время. Давайте перейдем к главному, проходите в калейдоскоп, - указал цыган на загадочный цилиндр.

                Василий Васильевич слегка удивился: он ожидал, что ему придется смотреть в какую-нибудь необычную трубу, и никак не мог представить, что сам окажется внутри калейдоскопа. Прикрыв за собой дверь, он оказался в полной темноте. «Как в могиле, - смешок его прозвучал неприятно хрипловато. – А в чем же суть процесса? – громко произнес он, обращаясь уже к цыгану. Но голос его поглотила мягкая ткань обивки, и никто ему не ответил. Тогда Василий Васильевич повторил свой вопрос громче – с тем же результатом. Он хотел было уже развернуться и выйти, когда внимание его привлекла неожиданно появившаяся перед ним ярко-красная точка. Она вдруг увеличилась, и из нее стали вылетать разноцветные светящиеся точки. Они медленно закружили вокруг Василия Васильевича, их становилось все больше и больше. И он сам не заметил, как оказался в центре быстро вращавшегося разноцветного круга. Василий Васильевич прикрыл глаза и, когда открыл их, то невольно отпрянул назад, к спасительной двери. Точки превратились в цифры, словно испускаемые невидимым голограммным проектором. Василий Васильевич осмотрелся, но не обнаружил ни прибора, ни каких-либо лучей вообще. «Чертовщина какая-то!» - промолвил он негромко, чтобы не быть услышанным.

                Зажмурившись, он сосчитал до пяти и, когда снова посмотрел перед собой, то с облегчением обнаружил простые черные стены вокруг. Лишь высоко над ним струился слабый свет. Василий Васильевич поглядел на близко поднесенную к лицу руку, удивляясь, что не видит даже белого пятна перед собой, и, привлеченный каким-то движением, вскинул голову и опешил: сверху медленно опускались подобно снежным хлопьям все те же цифры. Они светились, как светятся покрытые фосфором стрелки на часах. Василий Васильевич глядел на них зачарованно. Цифры выстраивались в числовые комбинации, соединяясь и распадаясь беспрерывно. И опять-таки не видно было никакого прибора, при помощи которого происходило это невероятное действо.

                Раскрыв глаза в третий раз, Василий Васильевич вздрогнул и так же, как и в первый раз, дернулся было к двери: его окружали странные существа - одетые как люди самые обычные числа. Их было десять, начиная от нуля и до девяти - крохотные ножки и ручки, глазки, рты. Они громко переговаривались, не замечая Василия Васильевича. Он прислушался. «Ах, как прекрасно я выгляжу в союзе с девятью нулями!» - «Да уж, шесть нулей нынче не в моде».

                «Да… и не говорите, - послышался чей-то вздох, - и в самом деле двойственная натура, не знаешь, то ли верить ей, то ли нет». – «Конечно! Захочет, шестеркой обернется, захочет – девяткой. Попробуй разбери!»

                 Василий Васильевич возмутился: «В самом деле, что за белиберда такая! Что за фокусы! Может, цыган тут какой-нибудь дурман напускает?! Надышишься еще всякой ерунды!» - и поспешил выйти из своей непонятной комнаты.

                «Что это вы…», - он собирался уже высказать цыгану, что нечего нормальным людям голову морочить, как осекся, встретившись с ним взглядом: в голове как будто что-то противно заскребло. Передернувшись от неприятного чувства, Василий Васильевич отвернулся в сторону и окинул взглядом сидевшего у окна мальчика-цыганенка лет двенадцати, появившегося в его недолгое отсутствие. Уже спокойней спросил:

                - Скажите, как вы делаете этот фокус?

                - Какой? – загадочно улыбнулся цыган.

                - Ну, с изображением: ни проектора, ни какого-либо источника света. Странно…

                - А что вы такого, интересно, увидели?… если не секрет, конечно.

                Заметив хитрый прищур в глазах цыгана, Василий Васильевич вспомнил слова Виорела, а также обсуждавших с ним аттракцион местных жителей и, напряжением воли подавляя нараставшее раздражение («Ага, все-то ты знаешь, во все проник!»), сказал:

                - А что я там мог видеть? Конечно же, море, небо и чаек.

                Цыган качнул головой в ответ и невозмутимо, словно не заметив иронии в словах Василия Васильевича, произнес, обращаясь к мальчику:

                - Калейдоскоп – хорошая штука. Многое помогает понять человеку, если он захочет, конечно. Так-то, Бахтало.

                Мальчик согласно кивнул головой, не произнеся ни слова в ответ, и сделал маленький глоток из дымящейся пиалы с чаем. Цыган тоже отпил из своей и, вытянув ее перед собой в пригласительном жесте, предложил:

                - Не хотите ли чаю? У нас очень вкусный чай, и горячий. Вам понравится.

                - Да нет, благодарю, мне пока не хочется. К тому же, там, наверное, люди своей очереди дожидаются.

                - Нет там никого. А если и будут, вы не помешаете никому.

                В ответ на отказ Василия Васильевича цыган сказал:

                - Сейчас мало кто умеет пить чай, не то, что раньше, - он задумчиво прикусил губу, глядя на пиалу. – Это же целая наука. Вы посмотрите на пар – как он красиво плывет! Именно плывет, а не движется. Можно разговаривать и подолгу его рассматривать. Разве это не ритуал? А он ведь очень важен для жизни. Мы же все куда-то спешим, суетимся, а жизнь не в этом. Вот и получается, что проносимся мимо нее... вершки без корешков.

                Василий Васильевич пригляделся к вившемуся над пиалой пару и удивился про себя: «Странно, и в самом деле притягивает взгляд. И почему я раньше этого не замечал никогда?»

                Цыган продолжал говорить:

                - Вот-вот! вы заметили. А жизнь, она и состоит из таких вот деталек. Разве не удовольствие за ними наблюдать.

                - Возможно, но лично у меня нет времени на такие мелочи. Работы по горло.

                - А это вовсе и не мелочи, это и есть сама жизнь. - Цыган подул в пиалу, и поверхность чая покрылась рябью дрожащих кругов. Он наклонил голову и разглядывал их с таким видом, словно ничего более важного на свете не существовало. После небольшой паузы цыган заговорил вновь: - вот вы в чудеса не верите, а во что тогда?

                - Я верю в науку. Наука выведет человечество на новую орбиту.

                - Наука, это, конечно, хорошо, и с этим не поспоришь. Но верите ли вы хоть чуть-чуть в мистическую сторону жизни?

                - Нет, не верю, - спокойно отвечал Василий Васильевич.

                - А что, если бы я предложил вам исполнить любое ваше желание?

                - Но ведь это же невозможно! И потом, для чего это надо?

                Цыган весело улыбнулся.

                - Для чего это надо, я вам не отвечу, а вот аттракцион «Исполнение желаний» предложил бы, только для вас лично. Что вы на это скажете?

                Василий Васильевич призадумался.

                - Ну… аттракцион… ну, это другое дело. В принципе, я думаю, можно, если недолго.

                - Правда, это недешево… 

                Цыган сделал паузу, и Василию Васильевичу стало не по себе под его твердым испытующим взглядом. Досадуя на самого себя за свою неожиданную поспешность, он выпалил:

                - Да деньги не проблема, - но тут же решил быть тверже. - А если меня не устроит качество?

                - Ну что ж, тогда вы не станете платить, и весь разговор.

                - Хорошо, я согласен. И что мне надо делать?

                - Что делать? – переспросил цыган. – Пройти в ту же комнату и загадать желание, больше ничего. Да, и еще, хочу вас сразу же предупредить: аттракцион длится всего пятнадцать минут. Желание вслух говорить не надо.

                - Хорошо. Давайте же приступим.

                Договорились о цене, и спустя пару минут профессор вновь находился в цилиндрической комнате. «Хочу быть счастливым, - загадал он. – И так, чтобы раствориться в полном блаженстве». И как только мысль прозвучала в его голове, вспыхнул свет, становившийся все ярче и ярче, пока, уже ослепительный, не скрыл собой черные стены и потолок. Внезапно легкая туманная дымка, постепенно заполнявшая комнату, рассеялась, и Василий Васильевич обнаружил вокруг себя темные скалистые хребты высоких гор. От нахлынувшего в душу восторга Василий Васильевич запел, но стал забывать слова и неожиданно осознал никчемность всех слов вообще и попросту замурлыкал мелодию. Но вскоре понял, что и это всего лишь бессмысленная трата килокалорий, потому что прекраснее молчания ничего нет. Спустя еще какое-то время и молчать, если мозг продолжал думать, тоже показалось никчемностью. Василий Васильевич перестал думать, и одновременно с заполнившей разум пустотой что-то громко щелкнуло в голове, и не знал более Василий Васильевич ни единого слова, ни единого звука, ни мысли. От непередаваемого восторга сознание его сжалось до крохотной точки и затем, не в силах удержать столь сильное чувство в себе, взорвалось, подобно рождению новой галактики, миллионами разлетающихся звезд. И в этом счастливом сиянии существовало всего лишь одно-единственное желание – есть.

                Четырнадцать минут спустя цыган с мальчиком включили в цилиндрической комнате свет и заглянули в нее через маленькую застекленную щель сбоку. Цыганенок застыл в изумлении – внутри никого не было.

                - Я так примерно и думал, – покачал цыган головой. – Не заходи пока. Надо быть очень осторожным, он где-то здесь.

                Приглядевшись внимательнее, он радостно воскликнул:

                - Я, кажется, знаю, где он. Капельку воды видишь в центре?

                - Вижу.

                - Принеси микроскоп.

                Цыган вошел в комнату. Внимательно глядя под ноги, приблизился к капле и принялся изучать ее под микроскопом.

                - Смотри сюда, - подозвал он мальчика. – Видишь вот эту штуковину, которая плавает?

                - Вижу, - ответил тот, прильнув к окуляру. – Как человеческая ступня, да? А что это?

                - Да, как ступня. Называется инфузория туфелька. Это и есть наш посетитель.

                - Дядя, давай скорее опять его в человека превратим.

                - Не торопись, Бахтало, у него еще целая минута – просто я невнимательно посмотрел на часы. Пусть понаслаждается, для него это… - цыган задумчиво возвел глаза вверх, - целая вечность.     

                Возвращаясь домой, Василий Васильевич тщетно пытался зацепиться разумом за что-то ускользавшее от памяти, но, как ни напрягался, не мог вспомнить это что-то важное, от которого на душе было тихо и покойно, как в позабытом детстве, когда до неба было далеко-предалеко, когда листья на деревьях зеленели так свежо и ярко, как никогда больше не зеленели во взрослой жизни. Идеальное счастье. Сегодня он каким-то образом ощутил его вновь. Профессор старался вспомнить хоть что-то, но не мог и, с задумчивым видом бредя по дороге, печалился, что память такой несовершенный аппарат.