Летнее
Как на жару не сетуй, -
мы и к жаре привыкли;
мимо проходит лето
буднично и безлико.
Озорничает солнце –
брызжет медовым светом,
выглянула в оконце –
Что там? Проходит лето…
Лето – шальной прохожий,
мимо пройдёт и …нету,
но бронзовеет кожа,
да и душа согрета.
А озорное солнце
плещется в русых прядях,
бьётся лучом в оконце,
бьётся строкой в тетради.
Как на жару не сетуй –
мы к ней привыкнем тоже,
не прозевайте лето –
лето – шальной прохожий…
Старый одесский дворик
в тени акаций дремлет;
десять шагов до моря,
миг до стихотворенья…
Людмила Шарга. Верлибры старого двора.
| 03.01.2010, 14:10 | |
 ЛЮДМИЛА ШАРГА (Одесса) Поэт, прозаик, публицист Автор двух сборников прозы и поэзии: "Адамово Ребро" и "На проталинах памяти" Руководитель проекта DILIGANS Член Южнорусского Союза Писателей ( Одесское отделение КЛУ) Лауреат премии им. Адама Мицкевича, лауреат 15-го международного конкурса "Пушкинская Лира", лауреат фестиваля "Славянские традиции"-2009. Верлибры старого двора На улицах-страницах странницей я тайно по ночам брожу, о прошлое боясь пораниться, свой взгляд в сторонку отвожу. Давать не стоит обещания: ни «навсегда», ни «на века», известно, что слеза прощальная так солона и так горька… Но вновь во сне срываюсь в детство я, на перепутье ста дорог… Причина вырастает в следствие и вырастет – дай только срок. Листаю улицу за улицей, - успеть бы только до утра туда, где звук шагов рифмуется с верлибром старого двора. В котором я, расставшись с мальчиком, в январской гулкой пустоте, реву в игольчатые пальчики – В ладошки жёлтых хризантем. Поцелуй Смерти. Ассоциации. Из ветхой картонки случайно выпал обрывок старинного дагерротипа. И воздух сгустился... И время встало... опалово утро и день опалов, поскрипывают настилы палуб... а где-то, в уключинах, вёсла-крылья покрыты опаловой влажной пылью... оконный портал в полотно Сезанна, где флигель соседский - фамильный замок, опаловый Город - Пьеро печальный - тревожится - лодка вот-вот отчалит... земное-земному, - но в этой схватке есть шанс воспарить и освободиться; уста онемели - на сердце сладко, опалово утро сквозь ночь струится... по выбеленным луной гобеленам бульваров и улиц и скверов - ало рассвет пробивается нитью ленно... опалово утро и мир опалов... Вдыхаю... у ладана запах тонкий... обрывок бросаю на дно картонки... ни громко, ни всуе о Ней не пристало... Она не целует кого попало... Лечу в Тарусе грусть.... Лечу в Тарусе грусть живой водой Таруски;, мне дорог этот вкус с родной горчинкой русской. Лечу Тарусой грусть, Но, видно, зря стараюсь – Взгрустнулось – ну и пусть, - СудЕб не выбирают. Скитаюсь над рекой, где спит Певец Скитаний;, и трогаю рукой заиндевелый Камень;, И грею поутру озябшую рябину, и радуюсь, что грусть Моя неизлечима. Лечу Тарусой грусть – Святой горчинкой русской И спорить не берусь, что грусть не лечат грустью. Но кто бы ни спросил: нарочно ли, судьба ли? – отвечу: на Руси клин клином вышибают. ; Таруска – река в Калужской обл. ; Могила Константина Паустовского находится в Тарусе ; Камень с надписью «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева» Моим далёким, но самым близким, московским друзьям с любовью и благодарностью… Марина, Надя, Инна, Люба, Андрей, Гена.... - вам, мои дорогие... Пусто на этом свете – пусто на свете том. Кокон из ста столетий врезался хомутом, но журавлиный клёкот, осенью в небесах, дарит друзей далёких милые голоса. Меряю расстоянье Вырвавшейся строкой, - Мерой непостоянной, Смешанною с тоской. Знаю, на сердце лёг мне холод, но через стынь лица друзей далёких светят из темноты. Пусто на этом свете – Пусто на свете том, Знаю давно, поверьте, Как оно там – «потом»… Но, разрывая кокон, метаморфоз земных, я о друзьях далёких вспомню в мирах иных… Боже, храни далёких, Милых друзей моих… Размышления о причинах нелюбви к осени или дорога к Храму Осень, выверив всё до грана, сокровенное обнажит, и укажет дорогу к Храму, только Храм в руинах лежит. Слишком часто осанны пелись Лже-мессиям и лже-богам, слишком рьяно хула и ересь опадали лузгой к ногам. Листопады сердца тревожат, выявляя глубины ран; только осень одна поможет осознать, что разрушен Храм. Мишуру обдерёт до нитки – Пусть притворство умерит прыть: безнадежны его попытки оголённую суть прикрыть. В безнадежности той причина неприязни к осенним дням, где сползает с лица личина, оплывая как от огня, где по милости чьей-то странной, ты, не чувствуя своих ран, обретаешь дорогу к Храму, возрождая тем самым Храм. Рукой подать... Анатолию Демчукову с признательностью за вдохновение . Рукой подать, - а всё ж не прикоснуться, И Яблочного Спаса жар остыл… Мы просто не успели оглянуться, - Засахарился летний мёд на блюдце, И яблоки - печальны и желты… Рукой подать, - а всё ж не оказаться у яблони, светящейся в ночи… чтоб на траву примятую бросаться, и паданицы трепетно касаться, и слушать, как ты рядышком молчишь… Рукой подать - а всё ж не заблудиться, Хоть Спаса в октябре простыл и след. Всё дальше наши взгляды, наши лица… Но сок под тонкой кожицей струится, И источает мякоть нежный свет. Рукой подать, - а всё ж не прикоснуться, - Нет летних нот в октаве октября… Но этот голос мне помог вернуться, Туда, где мёд, как золото, на блюдце…. и ты молчишь… и яблоки горят… и дольше века длится день.... Борис Пастернак Укутываю пыльным фетром фарфоровую хрупкость дней, наполненную тихим ветром и силуэтами теней. Наполненную дальним светом, в котором мил любой пустяк... я, Века канувшего в лету, осиротевшее дитя. Урбанистический приёмыш, хранящий душу под замком, по осени до окоёма, во сне летящий босиком, до старой дедовской усадьбы, где пленница одним живёт: не просыпаться бы... писать бы и дни и ночи напролёт... И, согреваясь у камина, смотреть на падающий снег, предчувствуя, что будет длинным грядущий день, как прошлый век. Опальному поэту Памяти Бориса Леонидовича Пастернака… И белый свет давно не бел. И милый друг давно не мил. И в ощущениях – пробел, И не достать таких чернил! Но сладко ели, сладко спали, В литературу всё ж попали, И не беда, что низко пали…. А истинный поэт – опален! И неизбежно опалён Свечой и синим февралём. За окнами всё та же слякоть… За книгой тянется рука; В висках пульсирует строка... В веках пульсирует строка: «Февраль… Достать чернил и плакать…» Исцеление Словом Память затворницу-душу вгоняет в озноб. В реку Забвения падая снова и снова, мёрзнет душа и согреться пытается Словом, Не совладая с открывшейся раной сквозной. Сердце, рванувшись вослед за озябшей душой, не успевает: вот-вот разорваться готово... Систола или диастола - только бы Слово, Слово на рану сквозную ложилось как шов. Стихнет озноб. Отогреется горе-душа, - раны душевные Словом врачуют издревле. Память, уютным клубочком свернувшись, задремлет.... до пробуждения вдох... или выдох...иль шаг... "Вместе" Виньетка витая С изящной резьбой, Привычка латает в ней дыры собой. Там подлость уместна и фальшь не видна, В назойливом "вместе" ты гибнешь одна. Красиво снаружи, внутри - пустота, и льстивая стужа на лживых устах. Себя обретая, рванёшься из пут: привычки оставишь, отринешь толпу. Виньетка витая поранит резьбой - себя обретая, пройдёшь через боль. Затянется рана от "вместе" чужих в осознанном храме свободной Души. Равнодушной отчизне Памяти Иосифа Бродского К равнодушной отчизне Прижимаясь щекой… И.Бродский Оставь свои рукоплесканья, Приправленные тоскою И к скромному серому камню Прижмись материнской щекою. Авось – и забьётся сердце, А там – и всплакнёшь украдкой; Ах, мудро сказал Проперций, А главное – очень кратко. Утешься – русским непросто Вдали от твоих метелей: Идут на Васильевский остров, - Приходят на Сан-Микеле. Ему бы чуть сострадания – До гроба он был тебе предан, Но ты обрекла на изгнание, А после кричала, что предал. Жалеешь теперь? – Бывает… Стекаешь слезой ненужной. Но от тоски завывая, По-прежнему – равнодушна К тому, кто как он, быть может, Прижмётся к тебе щекою... На миг притихнешь – похожи! – Но тотчас махнёшь рукою… Слова на надгробии Поэта : LE TUM NON OMNIA FINIT ( со смертью не всё кончается) принадлежат римскому поэту Проперцию | |
| Категория: Поэзия. Том I. | | |
| Просмотров: 1169 | Загрузок: 0 | Комментарии: 8 | |
| Всего комментариев: 8 | |||||||
| |||||||
