Нужно было куда-то уезжать – это понятно, отпуск дома – тоска зелёная, но вот вопрос: куда?

Моя кузина Катя, даже не дослушав мои стенания на эту тему, выпалила: «Что за вопрос, в Крым, конечно, куда же ещё! Поезжай наугад, – в незнакомое место, снимешь там какое-нибудь жильё. Ты никого не знаешь – тебя никто не знает. Вот это настоящий отдых! Только, чтобы море было близко-близко…»

Так я и сделала. Взяла билет на ночной поезд и вышла утром в маленьком крымском городке.

Пыльные, пятнистые, с заборами увитыми виноградом, с кустами кизила и золотоглазой алычи, с серебристыми струйками олив, улочки тихого городка показались мне давным-давно знакомыми, как и огромная синяя гора, видневшаяся вдалеке.

Прежде чем отправиться на поиски жилья, я заглянула в магазин на привокзальной площади, где рядом с обычной минералкой в пластиковых бутылках, продавались странные вещи. Обрывки рыбацких сетей, маленькие и большие парусники, раковины, морская галька, бутылки, наполненные ракушками и морским песком…

Здесь же можно было отправить бутылочную почту – во всяком случае, так гласило объявление: «Напишите письмо, и оно будет доставлено в любую страну, в любое время, в любой век!».

Рядом лежала стопка желтоватой бумаги, похожей на пергамент, спички и красно-коричневая палочка сургуча.

Я решила сыграть в эту нехитрую игру и написала несколько слов Кате, которая со своим многочисленным семейством: две кошки, две собаки, две дочки-близняшки – Лика и Лёка, попугай Март, черепаха Алика, когда-то жила в Тарусе, и к которой раньше я приезжала каждое лето.

Всякий раз, при встрече, Катя, оглядев меня с ног до головы, вздыхала:

– Чудный цвет лица! Серо-зелёный. И этот зелёный человечек живёт в Волноморске! Тебе полагается быть бронзовой или эбеновой, как девушки древних… шумеров.

– Откуда ты знаешь, какими были шумерские девушки, – пыталась возразить я, – и потом, вот ты, например, в доме Тьо часто бываешь?

– Тоже мне, сравнила! То море, а то – музей. Море – оно всякий раз новое, и никогда не повторяется.

– Хорошо, пусть так. Пусть. Но к реке ты же не ходишь каждый день? Не ходишь. А загорать, между прочим, и на Оке можно.

В последний мой приезд Катя обрушила на меня шквал новостей, из которых я узнала, что ожидается приезд друга из Канады, что близнецы осенью пойдут в школу, что черепаха оказалась не Аликой, а Аликом, и что попугай выучился петь на итальянском «соле мио».

От автостанции до дома на Сиреневой улице старенькая белая «Лада» мчалась сама собой – Катя даже на дорогу не смотрела…

Вот уже два года, как она живёт в Квебеке, – друг оказался очень и очень близким; его сразу полюбили Катины собаки, кошки, черепаха и попугай, его полюбили Лика и Лёка, а самое главное – он полюбил всё это шумное и беспокойное семейство.

Осенью он приехал в гости, Рождество они вместе отметили в Квебеке, а уже по весне все окончательно перебрались в Канаду.

Я выбрала бутылку, вложила туда клочок бумаги, свёрнутый трубочкой и, растопив сургуч, запечатала горлышко.

Опустив в ящик деньги – бутылочная почта была недёшева – и ожидая пока сургуч застынет, я направилась к стеллажу с одеждой.

Белая рубашка с разрезом во всю длину рукава сразу привлекла моё внимание.

– Трамонтана, это что? – вопрос повис в воздухе, – скучающая женщина-продавец даже не удостоила меня взглядом. – Вот здесь написано на бирочке: тра-мон-та-на, – я поднесла рубашку прямо к её носу.

Она прочла надпись, поправила очки и, наконец-то, посмотрела на меня.

– Фирма такая. Непонятно что ли.

«Трамонтана – это название ветра. Холодного ветра, который прилетает из-за гор…».

Я могла бы поклясться, что женщина не произнесла ни слова. Она просто смотрела на меня и улыбалась.

«А ещё в этом городе есть улица с таким названием… Как выйдешь – сразу направо…».

Схватив бутылку с посланием и расплатившись, я вышла из магазинчика и очутилась на улице Трамонтан. У синей горы, которая вблизи оказалась не синей, а самой обычной – с выгоревшей за лето травой и кустарниками, я остановилась. Здесь улица обрывалась, но чуть левее виднелась тропинка, уводящая наверх – в гору.

– Улица Трамонтан один, – нажав кнопку звонка на воротах, я услышала звон…. ну да, это был звон корабельной рынды, который я, как житель очень морского города, ни с каким другим звоном не спутала бы.

По дорожке, выложенной разноцветным камнем, шла женщина очень похожая на ту, из магазина. Похожая, и всё же совсем другая.

Рыжевато-русые волосы свободно спадали на плечи; низка солнечных тёплых камешков несколько раз обвивала тонкое сухощавое запястье смуглой руки.

– Это сердолик – наш крымский, – пояснила она, заметив мой взгляд. – Повезло вам. Только вчера жилец съехал.

Откуда-то доносилось журчание воды. В саду, несмотря на полуденное время, было прохладно.

Под окнами цвели хризантемы: белые, золотистые, жёлтые…

Из кухни по винтовой лестнице, больше похожей на корабельный трап, вслед за хозяйкой я поднялась в мансарду.

Здесь было жарко, пахло морем и какими-то цветами.

– Левкои, – хозяйка распахнула окно-иллюминатор, открыла балконную дверь, – к вечеру аромат усилится. Можно закрыть окно. Здесь есть вентиляция – жарко не будет.

Только теперь я заметила круглое отверстие над узкой дверью, на которой красовалась резная Роза Ветров, похожая на цветок хризантемы: шестнадцать конусовидных лучей расходились из середины.

– Нет, не нужно. А куда ведёт эта дверь?

– В сад. Спуститесь по наружной лестнице и через сад – к морю – здесь недалеко.

Внизу есть телефон, обычный – городской, если понадобится. Компьютер, интернет…

– И радио с телевизором, – улыбнулась я.

– И радио с телевизором, – подтвердила женщина, оставаясь абсолютно серьёзной. – Телевизор не включала уже года три, радио слушаю иногда. Внизу – ванная комната, есть ещё душ в саду – летний, к вечеру вода становится горячей, осторожно. Если что-то нужно, обращайтесь. Меня зовут Марта.

Стены комнаты были несколько необычными, если не сказать странными. Одна – выложена разноцветной крупной галькой – как и дорожки в саду. Другая – у которой стояла узкая, как сказала бы Катя – винтажная – кровать, пестрела створками раковин: от простых до самых причудливых, явно заморских. Но самой необычной была часть стены у двери, исписанная вкривь и вкось разными почерками: от каллиграфически правильного до неровного, прыгающего, совсем неразборчивого. На плетёное кресло-качалку был небрежно брошен шерстяной клетчатый плед. Создавалось впечатление, что кто-то недавно сидел в этом кресле, покачиваясь. Я попыталась представить себе этого «кого-то» и увидела мужчину с трубкой и с книгой в руках…

– А что это за «граффити»?

– Повесть. Муж очень любил море, парусники, ну и всё, что с морем связано. Однажды, когда вернулся из Каталонии, начал писать. Но не закончил. Не успел. Теперь эту повесть пишут те, кто живёт здесь.

Я подошла ближе: действительно, повесть. Такое себе настенное письмо…

– Глава вторая, – прочла я вслух. – «Июльский солнечный день стекал в море, и вода, светлея на глазах, превращалась в жидкое золото. Свет уходящего дня, смешиваясь с морской водой, дробился, распадался на дрожащие радужные соты, вода в них уже не была похожа на морскую. Она становилась перламутровой, волшебной, живой…

Сквозь соты виднелись песчаные барханы на морском дне – дышащие, подвижные. Можно было видеть каждую песчинку, – казалось, что они тоже были радужными и светились изнутри, словно в каждой переливалось маленькое солнце, и все эти тысячи тысяч солнц и превращали воду в живое, струящееся, золотое…

Холодный ветер подул из-за гор, и в тот же миг вода покрылась рябью, потемнела. Радужные соты исчезли…»

– Выходит, что только писатели здесь и останавливались?

– Нет, – улыбнулась Марта. – Впрочем, я не знаю. Могу сказать, что до вас эту комнату снимали только мужчины.

Мне, конечно же, польстило такое первенство. Разбирая вещи, я ещё несколько раз подходила к стене, – здесь время было другим, менялось, текло в совершенно ином русле и направлении. Мне думалось, что пока я читала повесть, прошло минуты три, а оказалось, что я стою перед стеной уже битый час и не могу оторваться от нехитрого сюжета.

В повести говорилось о моряке, который однажды услышал песню Северного Ветра.

С тех пор моряку стал немил свой дом, хотя там ждала его жена – первая красавица в посёлке. Он возвращался домой, и всё было хорошо до той поры, пока не прилетали холодные ветра из-за гор. Они уносили сон и покой, моряк тосковал, и снова уходил в море… А однажды он не вернулся. И с той поры ветра перестали прилетать в посёлок. Никто не верил, что моряк вернётся – все думали, что он утонул. И лишь его жена знала, что он жив. Потому что… смерти, её и вовсе нет. Перед верой и любовью даже смерть бессильна.

Каждый вечер она перекладывала с места на место вещи мужа, чистила мундштук его трубки, а когда было холодно, растапливала камин – он любил вечерами посидеть у огня, выкурить трубку, – садилась рядом с каким-нибудь рукодельем и рассказывала ему, как прошёл день, будто бы муж действительно сидел рядом.

– А что же будет дальше, – разобравшись с вещами, я спустилась вниз. – Ведь повесть когда-нибудь кончится. Кто-нибудь допишет. И…?

– Не знаю, – Марта отложила в сторону красивую резную трубку – она чистила её белой пушистой тканью, и предложила мне выпить холодного чая с лимоном и мятой. – Красивая рубашка. Ваша. Я всегда выбираю только свои вещи. И вы, видимо, тоже?

– Я купила её в вашем городе – на площади. Не могла не купить. Она из тех вещей, о которых вы говорите. Называется трамонтана. Как улица, на которой вы живёте. Не верите? Я могу вам бирочку показать. Кстати, вы не знаете, что такое трамонтана? А трубка эта… та самая?

– Знаю. – Голос Марты звучал приглушённо, словно издалека. – Так называют холодный ветер, прилетающий из-за гор. И ещё я знаю, что он никогда не дует в наших краях. А улица наша называется… ах, ну да… Собираетесь к морю? Хорошего дня.

Вот оно что, ветер… И в повести этой говорится о ветрах. И о моряке. И о его жене.

И трубка на столике, – резная, тёмная. Очень красивая.

Выходит, муж Марты и есть тот самый моряк. И тогда всё становится понятным. Хотя…

Сказано же: не дуют в этих краях трамонтаны.

Я и не заметила, как пришла к морю. Было тихо – полный штиль. Но как только я подняла руку, край рукава вдруг раскрылся – так, словно подул ветер.

Холодный ветер. Откуда-то из-за гор, несмотря на тёплый сентябрьский вечер.

– Не иначе как трамонтана пожаловал, – рассмеялась я и, сбросив рубашку, прыгнула в воду с полуразрушенного пирса.

Наплававшись вдоволь, я вспомнила о бутылке с письмом – надо было играть по всем правилам, то есть – отправить бутылку в дальнее плаванье. Что я и сделала, помахав рукой вслед сургучному горлышку «бутылочной почты».

Вставала я поздно и целые дни проводила на море: купалась, загорала, собирала камешки, среди которых нередко попадались боглазы – куриные божки, и очень редко – сердолики. А вечерами, после «бархатного» мятного чая, мы с Мартой секретничали – она рассказывала о себе, а я слушала.

Муж её действительно был моряком, да не простым – капитаном. Правда, недолго – всего три года. А впервые ушёл в море совсем ещё мальчишкой – юнгой. Этот дом он построил сам – своими руками, когда встретил Марту – первую красавицу в посёлке, круглую сироту. Они поженились.

Как-то, после долгого рейса, он рассказал Марте о холодных ветрах, которые прилетают из-за гор. Марте тогда почудилось, что в комнате стало холоднее. А вскоре судно попало в шторм и затонуло. Весь экипаж спасся…кроме капитана.

Тело его так и не нашли. Матросы говорили, что и шторма-то никакого не было – просто налетел откуда-то холодный ветер – и всё.

На фотографиях в старинном тяжёлом альбоме рыжеволосую девушку обнимал настоящий морской волк: загорелый, высокий, с татуировкой на правом плече.

– Вы всё так же красивы, Марта. А что это за наколка?

– Роза Ветров. Говорят, это приносит удачу и хранит вдали от родных берегов. Но, как ты уже знаешь… Вот, на этой фотографии лучше видно.

Марта перевернула несколько страниц альбома, и я увидела того же «морского волка», только на этот раз в кресле-качалке, с трубкой в руке – в той самой комнате, где сейчас жила я. Моё первое ощущение оказалось верным?!

– На двери та же самая Роза?

– Да. Он сам её вырезал. Как раз перед тем, как в последний раз уйти в море. Идём, я открою тебе один небольшой секрет.

Мы поднялись наверх, и Марта, прикоснувшись рукой к центру Розы, что-то сдвинула. В тот же миг по комнате пронёсся ветер, а через секунду всё стихло.

– Вот это да…магия ветра! Ведь так любой ветер можно вызвать!

– Нет. Не любой,– Марта подошла к двери. – Только пообещай, что ты не будешь трогать Розу Ветров, сама же говоришь, что магия.

– Обещаю.

Ночью, развернув кресло-качалку к стене, я снова и снова перечитывала неоконченную повесть, хотя давно уже знала её наизусть.

За три дня до отъезда стало совсем тоскливо.

Я понимала, что мне будет не хватать этой комнаты, этой исписанной стены, Марты с её рассказами, фотоальбомами, с её восхитительным мятным чаем, с её тайнами, которых – я уверена – было великое множество, и тайна Розы Ветров, доверенная мне, была лишь одной из них.

– Почему я не писатель… Дописала бы повесть, вы бы повернули Розу так, чтобы прилетел ветер, и моряк вернулся бы к своей любимой, и больше никогда бы не покидал её.

– Мы же договорились: на ты. Вот и прекрасно, – время ещё есть.

– Но я же не умею писать, Марта. Письма маме и Кате не в счёт.

– Среди тех, кто жил в этой комнате, не было ни одного писателя. И, тем не менее…Повесть потихоньку подходит к концу, ведь так?

– Мне тоже так показалось.

– А кто такой писатель, в твоём понимании?

– Ну не знаю, – пожала плечами я, – Лев Толстой. Или Достоевский… Хемингуэй.

– То есть, главный признак писателя – борода! – Марта рассмеялась. Смех у неё был замечательный – лёгкий, молодой, звенящий.

– Нет, конечно. Но вот я нынешней зимой пошла на встречу с современным и очень модным писателем. А он оказался… ненастоящим.

– Это как?

– Ну… то, как он себя вёл. Как говорил. Ничего в нём не было от написанного им.

Писатель должен соответствовать тому, о чём пишет. И речь его должна быть особенной, не убогой… не современной. Если в книгах язык правильный, чистый, а в жизни человек «печёт блины» на каждом слове, то что-то здесь не то.

– Согласна. Но ведь ты говоришь правильно. И ты веришь в чудеса, в то, что они случаются.

– Я?

– В бутылочную почту, например. Ты же бросила бутылку с письмом в море. И веришь в мои секреты.

– Нет, Марта, этого мало. Писатель должен быть личностью необыкновенной. И судьба у него должна быть необыкновенная. Он должен жить на грани двух миров, понимаешь… Обыденного и того, в который обычным людям можно попасть только через книги, написанные им.

Марта улыбалась. Она, несмотря на огромную разницу в возрасте, чем-то неуловимо напоминала мне Катю, обитавшую теперь на другом конце Земли. С ней было просто, можно было говорить обо всём, не боясь, что тебя не поймут или поймут не правильно. Можно было быть собой. А это неслыханная роскошь по нынешним временам.

В странном доме, на улице со странным названием, мне было зыбко, тревожно и в то же время легко, свободно и хорошо.

И теперь мне казалось, что повесть, написанная разными людьми, написана одним, хорошо знакомым мне человеком, и что всего этого: дома, Марты, комнаты в мансарде, стены с неоконченной повестью – самого городка этого не существует в действительности, что утром я проснусь в своей комнате, и всё это забудется, как забываются самые невероятные, фантастические сны.

Накануне моего отъезда мы долго гуляли у моря, я показывала Марте, как могу вызывать ветер, поднимая широкий рукав рубашки.

– Не шути с ветрами, – попросила вдруг она. – Если ты веришь в то, что можешь ими повелевать, значит так и есть, и когда-нибудь они прилетят и за тобой.

– Зачем я им?

– Повелевать. Они не могут без повелителя. Им может быть только тот, кто верит в них.

Марта так серьёзно говорила об этом, что я испугалась.

– Да это не я, это всё рубашка. И называется она трамонтана – как ветер, как твоя улица. И вообще, всё это – сказки.

А вечером мы долго сидели на кухне. Молодое вино, брынза, базилик и поздние помидоры, только что сорванные с грядки, хлеб из ржаной муки грубого помола, который Марта пекла сама, – всё это было настолько привычным, настолько моим, что я уже и не удивлялась ничему, хотя до приезда сюда брынзу и вино на дух не переносила.

– Скажите, а я действительно первая женщина среди ваших постояльцев?

– И последняя. Опять выкаешь… – только теперь мне удалось рассмотреть необычный цвет глаз Марты – золотой, как молодое вино из алычи. – Скоро похолодает, если и придётся сдавать комнату, то только в доме. Ту самую, где окно выходит на горную тропинку. А ты… ты бы хотела ещё раз оказаться здесь?

– Мне бы очень хотелось этого.

– Мне тоже. Комната в мансарде будет твоей. Ведь теперь ты знаешь секрет Розы Ветров.

– А кроме меня?

– Только двое: я и Григ.

– Ты называешь его так, потому что похожа на Сольвейг?

– Потому что полное его имя – Григорий, – всё гораздо прозаичнее. Даже у тех, кто живёт на грани.

Я поднялась к себе, когда уже совсем рассвело. Вещи были уложены с вечера. Спать совершенно не хотелось, а до автобуса оставалось целых пять часов. Мне вдруг очень захотелось попрощаться с морем, и чтобы не будить Марту, я решила выйти через сад.

Всё произошло так быстро, что я даже не успела испугаться: моя рука оказалась в центре Розы, там что-то сдвинулось, и в комнату ворвался ветер.

Я увидела Капитана в кресле-качалке. Он курил трубку, ноги его были укрыты клетчатым пледом. Потом…

Вот что было потом, помню плохо. Гул. Холодный ветер, колышущиеся портьеры и голос Марты – откуда-то издалека.

Открыв глаза, я увидела её, спокойную и строгую, с лёгкой чернью испуга в золоте глаз; Марта внимательно слушала врача.

– Ничего серьёзного – обычный обморок. Целыми днями на пляже – что же вы хотели? Вставать пока не нужно. Питьё, прохладное. Успокаивающее. Можно травяные настойки или чаи. И никакого пляжа, барышня. Будьте здоровы!

Проводив врача, Марта вернулась.

– Что произошло? Помнишь хоть что-то? Ты, очевидно, забыла закрыть дверь – такой сквозняк гулял по всему дому, что я проснулась и решила подняться. С тобой случился обморок, дорогая моя. Вчерашний день был очень жарким.

– Я хотела пойти к морю, попрощаться. Через сад. Подошла к двери и… Марта, прости меня! Я вызвала ветер. И ещё… я видела его.

– Кого ты видела? Какой ветер? Глупенькая, я же пошутила. Там вентиляция над дверью, и если нажать клапан в центре Розы, то сработает пружина, и он откроется… не могу я тебе всего объяснить – это Григ придумал. Возникает сильный сквозняк, иллюзия ветра, понимаешь. Тебе всё привиделось, доктор прав – целый день на солнце!

– Марта, я действительно его видела. Григ сидел в кресле и курил трубку.

– А потом? – Марта побледнела.

– Не помню.

Мы поднялись наверх и сразу увидели, что повесть была дописана, и почерк был очень похож на тот, в начале.

« Самое невероятное происходит в нашей жизни, такой обыденной, такой серой и ничем не примечательной, на первый взгляд. Можно выдумывать миры и планеты, населяя их самыми невероятными фантастическими чудовищами или красавицами.

Можно путешествовать по этим мирам, оставив дом и живущих в нём родных тебе людей.

Но все инопланетные приключения будут лишь слабым отражением того, что ждёт тебя после возвращения.

Жаль, что вернуться могут не все, далеко не все. Только те, кого продолжают любить и ждать…».

Я уехала вечерним автобусом. Все мои попытки дозвониться до Марты были безуспешны. Письма, которые я писала, возвращались с пометкой: «адрес указан неверно…».

В памяти же моей всё каким-то странным образом перемешалось, я уже не могла отличить того, что случилось со мной от того, что было написано на стене мансарды.

Год спустя, в конце сентября, на моё имя пришла посылка из… Квебека. В коробке лежал фотоальбом, тот самый, который мне показывала Марта. И пожелтевшая вырезка из газеты. В альбоме была одна единственная фотография, сделанная, судя по всему, не так давно.

Снимок был очень похож на тот, где молоденькую улыбающуюся Марту обнимал за плечи загорелый «морской волк». Только здесь Марта была такой, какой я увидела её прошлой осенью. И Капитан – тоже… В коротенькой заметке рассказывалось о невероятной силы урагане, обрушившемся на крымский городок. Он поломал деревья, сорвал крыши с домов, повредил линии электропередач. А от одного дома вообще не осталось никакого следа.

Учёные удивлены не столько силой этого урагана, столько тем, что образовали его ветра совершенно несвойственные для этих широт.

Дальше можно было не читать. Я хорошо знала, что за ветра дули в городке, и какой дом исчез бесследно, словно его и не было никогда, словно я не шла по пятнистой, пыльной улице, до самой окраины, к подножию синей горы; туда, где она уже не казалась синей, а была самой обычной – с выгоревшей за лето травой и кустарниками, мимо белых домиков с красными черепичными крышами, к дому с мансардой, где дверной звонок отбивал корабельные склянки, а у самых ворот росла золотоглазая алыча.

Телефонный звонок вернул меня в сегодняшний день.

– Алло, слушаю.

– Нет, дорогая. Это я тебя слушаю. Вчера нас вызывали в полицию для того, чтобы вручить бутылку с твоим посланием. Как это тебе только в голову пришло?! Обычная почта тебя уже не устраивает? Но нет худа без добра, – на обратном пути мы познакомились с удивительными людьми, они – русские, здесь недавно. Женщину зовут Марта… ты обязательно должна с нею познакомиться, слышишь?

Следующий отпуск ты проводишь у нас – это не обсуждается.

Я слушала Катин голос и вспоминала строчки из повести на стене мансарды: «Самое невероятное происходит в нашей жизни, такой обыденной, такой серой и ничем не примечательной. На первый взгляд….».