«...Я тоже была, прохожий! Прохожий, остановись!»

Памяти Марины Ивановны Цветаевой

Вспоминаются две реки, текущие в разных направлениях, далеко друг от друга. Два дома...

В одном из них Она была счастлива, возможно…

Она хотела быть похороненной в этих местах, а значит, эти места были для неё дороги.

В другом доме она провела всего 12 дней.

Последние 12 из  своей долгой,  странной, страшной, трудной жизни...

...В названии небольшого уездного городка  слышатся россыпи, росы, русы…

Веет Русью, настоящей Русью – не лубочной, не придуманной, не нарочитой.

Вслушайтесь.

Произнесите шёпотом несколько раз.

Слышите?

Та-ру-са…

В название это можно укутаться, как в любимый  шерстяной  плед.

Забраться в старое кресло, поджать под себя ноги и открыть томик стихов.

Её стихов...

И вслушиваться в них, вчитываться, вбирая в себя истинное настоящее русское Слово.

Весь здешний левый берег Оки занял  уездный городок Таруса.

Здесь же в Оку впадает речушка, давшая название самому городку. Надо ли говорить, что воды этой речушки тихи, неторопливы, прозрачны. Речка Таруска...

Во втором городе Она проживёт всего 12 дней.

12 последних, самых длинных и самых страшных  в её жизни.

В течение этих дней она ещё будет пытаться цепляться за жизнь. Но тщетно…

Этот город  далёк от Тарусы, и название носит совсем иное, не тихое и росное.

Ела-бу-га….

Именно здесь, 68 лет назад она свела счёты со своей странной, страшной жизнью.

Здесь же находится предполагаемая могила её, хотя точного места захоронения никто не знает.

Самоубийц не отпевали и на кладбищах не хоронили тогда. Да и сейчас – тоже.

Говорят – грех. Наверное, грех….

Но Марину Цветаеву отпели. Много лет спустя отпели.

В 1990 году патриарх Всея Руси Алексий II дал благословение на отпевание Марины Цветаевой( в РПЦ и по сей день запрещено отпевание самоубийц)

Отпевание состоялось в день 50-летней годовщины кончины в московском Храме Вознесения Господня у Никитских ворот.

Основанием для того послужило прошение Анастасии Ивановны Цветаевой и группы людей в том числе диакона Андрея Кураева.

Мне думается, её грех был отмолен раньше, ведь не я одна ставила свечку за упокой души её мятежной.

В эмиграции она написала в рассказе "Хлыстовки":

"... Я хотела бы лежать на тарусском хлыстовском кладбище, под кустом бузины, в одной из тех могил с серебряным голубем, где растёт самая красная и крупная в наших местах земляника. Но если это несбыточно, если не только мне там не лежать, но и кладбища того уже нет, я бы хотела, чтобы на одном из тех холмов, которыми Кирилловны шли к нам в Песчаное, а мы к ним в Тарусу, поставили с тарусской каменоломни камень."Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева."

Она не раз говорила:" Здесь, во Франции, и тени моей не останется. Таруса, Коктебель да чешские деревни - вот места души моей."

На высоком берегу Оки, в её любимой Тарусе установлен камень( тарусский доломит) с надписью: "Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева".

В первый раз усилиями Семёна Островского в 1962 году.

"В Тарусу он выехал в начале июля. С утра пораньше он встал на шоссе в Дарнице, откуда начинается путь на Москву. И дальше продвигался так: если на его поднятую руку машина останавливалась, подбегал к кабине и говорил водителю примерно следующее: «Подбрось, друг, студента». «А куда тебе?» «В Москву». Говорится походя, так, будто Москва – это где-то совсем рядом, за соседним поворотом. Ехал с попутным шофёром до тех пор, пока машина не сворачивала с трассы. А там ловил другую машину. И так до того места в районе Серпухова, где нужно было свернуть на Тарусу. Ехал несколько дней. Ночью в кабине можно отлично поспать, не хуже, чем в гостинице. Едет, ест свои хлеб да сало, запивает сырой водой. Обычно водители интересовались, зачем и для чего едет. Тогда он рассказывал о великом поэте Цветаевой, о её трагической судьбе и завещании, которое он едет исполнить. Читал по памяти ее стихи, которых знал множество. Никто ни разу не усомнился в его искренности. Возможно, были шофёры, которые принимали своего странного пассажира просто за «чокнутого», но не опасались, потому что вид его, несмотря на весьма убогую одежду и скарб, был, в их понимании, вполне интеллигентный – еврей и, к тому ж, очкарик. Так доехал он до развилки на Тарусу, а там на попавшейся попутке и достиг цели своего путешествия.

В Тарусе он резонно посчитал нужным провести ночь в местной гостинице, чтоб привести себя в божеский вид и отдохнуть от дороги. На следующий день решил ознакомиться с городком и попытаться найти нужных ему людей.

Утром, выйдя в город, от первого встретившегося на улице человека он узнал, что в Тарусе живут Валерия Ивановна Цветаева (сводная сестра Марины Ивановны) и Ариадна Сергеевна Эфрон. Анастасия Ивановна Цветаева бывала в Тарусе наездами, но сейчас оказалась здесь. Ему показали, где находится дом Валерии Ивановны. Приняла, выслушала, хотя его предупреждали о ее строгом нраве, и предложила поговорить с Анастасией – мол, она сестра Марине только по отцу, а вот Анастасия ей родная сестра. Анастасия Ивановна сразу же горячо приняла идею установки такого камня. Ариадны Сергеевны в это время в Тарусе не было, она была в Москве и занималась подготовкой к печати цветаевской книги стихотворений. Так что решение принимали две сестры Марины. Может, они решили преподнести Ариадне сюрприз? Сеня, хоть как ни наивен был, по недомолвкам понял, что в их отношениях с Ариадной были сложности.

Валерия Ивановна сразу же предложила Сене остановиться у неё в доме, где она жила с мужем Сергеем Иасоновичем Шевлягиным. Там была совершенно отдельная маленькая комнатка. Сёстры помогали ему только советами, все так сказать «производственные» расходы, которых, к счастью, оказалось совсем немного, шли за его счёт. Не было никакого страха, наоборот, было ощущение окрыленности и свободы.

То, что мысль о выполнении цветаевского завещания пришла постороннему человеку, совершенно не вызывало ни у кого настороженности. Наоборот, для ее близких это вполне соответствовало идеям Марины: любовь – это действие. Юноша был для них не просто почитателем творчества Марины, а человеком, который выражает свое почитание – поступком.

В Тарусе издавна существовали каменоломни. Сеня отыскал директора, которому тут же откровенно изложил, зачем нужен, просто необходим ему камень, сказал, что может заплатить, и даже показал директору деньги. Тот от денег отказался и сказал: «Выбирай. Любой камень в этой каменоломне - твой». Он выбрал камень, который своими очертаниями напоминал книгу. Директор подогнал подъёмный кран и самосвал.

Предварительно с согласия Анастасии Ивановны определили место установки – рядом с могилой художника Борисова-Мусатова, откуда открывается чудный вид на Оку и заочье.

Надпись пришлось делать самому. Художница Бондаренко, к которой по совету сестёр Цветаевых Сеня обратился за помощью, первым делом заподозрила что-то неладное, и наотрез отказалась участвовать в деле. Он же в простоте душевной предполагал, что надпись на камне мог бы вырезать её муж, скульптор Бондаренко - в это время рабочие как раз трудились над установкой постамента памятника Ленину работы этого самого Бондаренко. Памятник скульптор великодушно подарил городу Тарусе в ответ на подарки властей города, выразившиеся в прекрасном земельном участке и других привилегиях.

Рабочие, в отличие от четы Бондаренко, выслушав с исключительным вниманием страстный Сенин рассказ, сразу же согласились помочь. Плата – исконно русская: бутылка. Нужен был только эскиз надписи. Валерия Ивановна дала большой лист бумаги. Эскиз пришлось делать самому, на что ушла вся ночь. Он никогда ничего подобного не делал, и вполне мог посочувствовать Остапу с Кисой, подрядившимся писать лозунги. Однако же работа была сёстрами одобрена, они даже утверждали, что шрифт надписи был в духе времени, в котором Марина жила.

Когда камнерезы делали надпись, скульптор Бондаренко несколько раз проходил мимо, близко не подходил, но всё видел. Рабочие тоже видели его, но они были уже, как говорится, «хороши», и совершенно игнорировали появление своего босса. Такое впечатление создавалось, что они были даже рады случаю как-то насолить ему, явно была вражда между ними. Работали они вдохновенно, и в результате установили камень весьма профессионально.

Сразу же после установки к камню стали приходить люди. Несли цветы из своих садов и палисадников - ведь живы были еще люди, помнившие и Цветаевых, и лучшие времена Тарусы.

Тем временем Бондаренки не бездействовали. Они сообщили в соответствующие органы о том, что в Тарусе действует скульптор-авантюрист, который хочет «сорвать» деньги на заказ памятника Цветаевой, и потребовали остановить безобразие. Они телеграфировали Ариадне Сергеевне, и та, сгоряча и не разобравшись, попалась на их крючок, тоже потребовав «остановить безобразие».

«Безобразие» остановили уже после Сениного отъезда. Он провел в Тарусе шесть дней, но за это время познакомился с множеством интересных людей, которые стали его друзьями на всю жизнь. К сожалению, никого из них уже нет в живых…

Несколько месяцев спустя он получил письмо от Ариадны Сергеевны, которая косвенно выразила сожаление, что поддержала Бондаренко. Еще она писала, что Марине, несомненно, понравился бы его поступок: любовь - действие, но по своей молодости, писала она, «…вы многих обстоятельств не понимаете». Она желала ему всего самого наилучшего и сожалела, что всё так грустно и бездарно закончилось…

Через некоторое время Анастасия Ивановна передала Сене просьбу Ильи Григорьевича Эренбурга позвонить ему. Эренбург, желая загладить резкость действий Ариадны Сергеевны, сказал, что сейчас не время поднимать вопрос о памятнике Цветаевой, так как «Кочетов & Со. только и ждут возможности воспрепятствовать изданию большого Цветаевского тома. А нерукотворный памятник поэту сейчас важнее».

Том стихотворений вышел в 65-м году.

Камень был увезен и разбит…

Тогда же, 40 лет назад, киевский студент Сеня Островский написал стихотворение

КАМЕНЬ
Таруса,
Пусть
Утраты грусть
Не омрачит воспоминанье.
Я чувствую сквозь расстоянье:
Та Русь.
Пусть снова встанет камень плоский
В туманном мареве моём.
Пейзаж неброский,
Берег окский...
Марина,
Мы опять вдвоём.
Марина,
Я опять припомнил,
Как шёл я,
Время торопя,
В тарусскую каменоломню
За этим камнем для тебя.
Я знал,
Не монумент безмерный,
А просто камень должен стать.
Пожизненный,
А не посмертный.
Ведь здесь
Хотела б ты лежать.

Только спустя несколько лет камень был восстановлен..."

Полностью читайте здесь:

http://www.jerusalem-korczak-home.com/bib/SemOst/SemOst.html

Цветаева Марина Ивановна

(1892 — 1941)

Русская поэтесса. Дочь ученого, специалиста в области античной истории, эпиграфики и искусства, Ивана Владимировича Цветаева. Романтический максимализм, мотивы одиночества, трагической обреченности любви, неприятие повседневного бытия (сборники "Версты", 1921, "Ремесло", 1923, "После России", 1928; сатирическая поэма "Крысолов", 1925, "Поэма Горы", "Поэма Конца", обе — 1926). Трагедии ("Федра", 1928). Интонационно-ритмическая экспрессивность, парадоксальная метафоричность. Эссеистская проза ("Мой Пушкин", 1937; воспоминания об А. Белом, В. Я. Брюсове, М. А. Волошине, Б. Л. Пастернаке и др.). В 1922 — 39 в эмиграции. Покончила жизнь самоубийством.

Биография

Родилась 26 сентября (8 октября н.с.) в Москве в высококультурной семье. Отец, Иван Владимирович, профессор Московского университета, известный филолог и искусствовед, стал в дальнейшем директором Румянцевского музея и основателем Музея изящных искусств (ныне Государственный музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина). Мать происходила из обрусевшей польско-немецкой семьи, была талантливой пианисткой. Умерла в 1906, оставив двух дочерей на попечение отца.

Детские годы Цветаевой прошли в Москве и на даче в Тарусе. Начав образование в Москве, она продолжила его в пансионах Лозанны и Фрейбурга. В шестнадцать лет совершила самостоятельную поездку в Париж, чтобы прослушать в Сорбонне краткий курс истории старофранцузской литературы.

Стихи начала писать с шести лет (не только по-русски, но и по-французски и по-немецки), печататься с шестнадцати, а два года спустя тайком от семьи выпустила сборник «Вечерний альбом», который заметили и одобрили такие взыскательные критики, как Брюсов, Гумилев и Волошин. С первой встречи с Волошиным и беседы о поэзии началась их дружба, несмотря на значительную разницу в возрасте. Она много раз была в гостях у Волошина в Коктебеле. Сборники ее стихов следовали один за другим, неизменно привлекая внимание своей творческой самобытностью и оригинальностью. Она не примкнула ни к одному из литературных течений.

В 1912 Цветаева вышла замуж за Сергея Эфрона, который стал не только ее мужем, но и самым близким другом.

Годы Первой мировой войны, революции и гражданской войны были временем стремительного творческого роста Цветаевой. Она жила в Москве, много писала, но почти не публиковалась. Октябрьскую революцию она не приняла, видя в ней восстание «сатанинских сил». В литературном мире М. Цветаева по-прежнему держалась особняком.

В мае 1922 ей с дочерью Ариадной разрешили уехать за границу — к мужу, который, пережив разгром Деникина, будучи белым офицером, теперь стал студентом Пражского университета. Сначала Цветаева с дочерью недолго жили в Берлине, затем три года в предместьях Праги, а в ноябре 1925 после рождения сына семья перебралась в Париж. Жизнь была эмигрантская, трудная, нищая. Жить в столицах было не по средствам, приходилось селиться в пригородах или ближайших деревнях.

Творческая энергия Цветаевой, невзирая ни на что, не ослабевала: в 1923 в Берлине, в издательстве «Геликон», вышла книга «Ремесло», получившая высокую оценку критики. В 1924, в пражский период — поэмы «Поэма Горы», «Поэма Конца». В 1926 закончила поэму «Крысолов», начатую еще в Чехии, работала над поэмами «С моря», «Поэма Лестницы», «Поэма Воздуха» и др. Большинство из созданного осталось неопубликованным: если поначалу русская эмиграция приняла Цветаеву как свою, то очень скоро ее независимость, ее бескомпромиссность, ее одержимость поэзией определяют ее полное одиночество. Она не принимала участия ни в каких поэтических или политических направлениях. Ей «некому прочесть, некого спросить, не с кем порадоваться», «одна всю жизнь, без книг, без читателей, без друзей...». Последний прижизненный сборник вышел в Париже в 1928 — «После России», включивший стихотворения, написанные в 1922 — 1925.

К 1930-м годам Цветаевой казался ясным рубеж, отделивший ее от белой эмиграции: «Моя неудача в эмиграции — в том, что я не эмигрант, что я по духу, т.е. по воздуху и по размаху — там, туда, оттуда...» В 1939 она восстановила свое советское гражданство и вслед за мужем и дочерью возвратилась на родину. Она мечтала, что вернется в Россию «желанным и жданным гостем». Но этого не случилось: муж и дочь были арестованы, сестра Анастасия была в лагере. Цветаева жила в Москве по-прежнему в одиночестве, кое-как перебиваясь переводами. Начавшаяся война, эвакуация забросили ее с сыном в Елабугу. Измученная, безработная и одинокая поэтесса 31 августа 1941 покончила с собой.