Ведь жизнь кончается не завтра. 

Я перестану ждать тебя, 

а ты придёшь совсем внезапно. 

А ты придёшь, когда темно, 

когда в стекло ударит вьюга, 

когда припомнишь, как давно 

не согревали мы друг друга. 

И так захочешь теплоты, 

не полюбившейся когда-то, 

что переждать не сможешь ты 

трёх человек у автомата. 

И будет, как назло, ползти 

трамвай, метро, не знаю что там... 

И вьюга заметёт пути 

на дальних подступах к воротам... 

А в доме будет грусть и тишь, 

хрип счётчика и шорох книжки, 

когда ты в двери постучишь, 

взбежав наверх без передышки. 

За это можно всё отдать, 

и до того я в это верю, 

что трудно мне тебя не ждать, 

весь день не отходя от двери. 

              Зеркало

Всё приняло в оправе круглой 

нелицемерное стекло: 

ресницы, слепленные вьюгой, 

волос намокшее крыло, 

прозрачное свеченье кожи, 

лица изменчивый овал, 

глаза счастливые... всё то же, 

что только что ты целовал. 

И с жадностью неутолимой, 

признательности не тая, 

любуюсь я твоей любимой... 

И странно мне, что это... я. 

               ***

А ведь могло бы статься так, что оба, 

друг другу предназначены судьбой, 

мы жизнь бок о бок прожили б до гроба 

и никогда не встретились с тобой. 

В троллейбусе порой сидели б рядом, 

в киоске покупали бы цветы, 

едва заметив мимолётным взглядом 

единственно любимые черты. 

Чуть тяготясь весенними ночами, 

слегка грустя о чём-то при луне, 

мы честно бы знакомым отвечали, 

что да, мы в жизни счастливы вполне. 

От многих я слыхала речи эти, 

сама так отвечала, не таю, 

пока любовь не встретила на свете 

единственно возможную - твою! 

Улыбка, что ли, сделалась иною, 

или в глазах прибавилось огня, 

но только - счастлива ли я с тобою? - 

с тех пор никто не спрашивал меня. 
 ***

А знаешь, всё ещё будет!

Южный ветер ещё подует, 

и весну ещё наколдует, 

и память перелистает, 

и встретиться нас заставит, 

и ещё меня на рассвете 

губы твои разбудят. 

Понимаешь, всё ещё будет! 

В сто концов убегают рельсы, 

самолёты уходят в рейсы, 

корабли снимаются с якоря... 

Если б помнили это люди, 

чаще думали бы о чуде, 

реже бы люди плакали. 

Счастье - что онo? Та же птица: 

упустишь и не поймаешь. 

А в клетке ему томиться 

тоже ведь не годится, 

трудно с ним, понимаешь? 

Я его не запру безжалостно, 

крыльев не искалечу. 

Улетаешь? Лети, пожалуйста... 

Знаешь, как отпразднуем встречу!
 *** 

Всё в доме пасмурно и ветхо, 

скрипят ступени, мох в пазах... 

А за окном - рассвет и ветка 

в аквамариновых слезах. 

А за окном кричат вороны, 

и страшно яркая трава, 

и погромыхиванье грома, 

как будто валятся дрова. 

Смотрю в окно, от счастья плача, 

и, полусонная ещё, 

щекою чувствую горячей 

твоё прохладное плечо... 

Но ты в другом, далёком доме 

и даже в городе другом. 

Чужие властные ладони 

лежат на сердце дорогом. 

...А это всё - и час рассвета, 

и сад, поющий под дождём, - 

я просто выдумала это, 

чтобы побыть с тобой вдвоём. 
 ***

                        - Ты сам виноват, - сказал Маленький

                        принц. - Я ведь не хотел, чтобы тебе

                        было больно, ты сам пожелал, чтобы я

                        тебя приручил... 

                        - Да, конечно, - сказал Лис. 

                        - Но ты будешь плакать! 

                        - Да, конечно. 

                        - Значит тебе от этого плохо. 

                        - Нет, - возразил Лис, - мне хорошо.

                                              Сент-Экзюпери

Сто часов счастья... Разве этого мало? 

Я его, как песок золотой, намывала, 

собирала любовно, неутомимо,

по крупице, по капле, по искре, по блёстке, 

создавала его из тумана и дыма, 

принимала в подарок от каждой звезды и берёзки...

Сколько дней проводила за счастьем в погоне 

на продрогшем перроне, 

в гремящем вагоне, 

в час отлёта его настигала 

на аэродроме, 

обнимала его, согревала 

в нетопленном доме. 

Ворожила над ним, колдовала... 

Случалось, бывало,

что из горького горя я счастье своё добывала.

Это зря говорится, 

что надо счастливой родиться. 

Нужно только, чтоб сердце 

не стыдилось над счастьем трудиться, 

чтобы не было сердце лениво, спесиво, 

чтоб за малую малость оно говорило «спасибо». 

Сто часов счастья, 

чистейшего, без обмана... 

Сто часов счастья! 

Разве этого мало? 
 ***

Я тебя покину очень скоро 

по закону матери-земли. 

Мне остались считанные вёсны, 

так уж дай на выбор, что хочу: 

ёлки сизокрылые, да сосны, 

да берёзку - белую свечу. 

Подари весёлую дворняжку, 

хриплых деревенских петухов, 

мокрый ландыш, пыльную ромашку, 

смутное движение стихов. 

День дождливый, темень ночи долгой, 

всплески, всхлипы, шорохи во тьме... 

И сырых поленьев запах волглый 

тоже, тоже дай на память мне. 

Не кори, что пожелала мало, 

не суди, что сердцем я робка. 

Так уж получилось, - опоздала... 

Дай мне руку! Где твоя рука? 

               Утро

Вся ночь без сна... А после, в роще, 

берёзовая тишина, 

и всё приемлемее, проще, 

и жизнь как будто решена. 

Боль приглушённей, горе выше, 

внимательней душа моя... 

Я в первый раз воочью вижу: 

не солнце движется — земля. 

Налево клонятся берёзы, 

налево падают кусты, 

и сердце холодеет грозно 

на кромке синей пустоты. 

Всё так ничтожно — ссоры, споры, 

все беды и обиды все. 

Ещё пустынно, знобко, сонно, 

трава купается в росе. 

Шмелиной музыке внимаю, 

вникаю в птичью кутерьму... 

Я прозреваю, понимаю, 

ещё чуть-чуть — и всё пойму. 

              Письмо

Просто синей краской на бумаге 

неразборчивых значков ряды, 

а как будто бы глоток из фляги 

умирающему без воды. 

Почему без миллионов можно? 

Почему без одного нельзя? 

Почему так медлила безбожно 

почта, избавление неся? 

Наконец-то отдохну немного. 

Очень мы от горя устаём. 

Почему ты не хотел так долго 

вспомнить о могуществе своём? 
 ***

 Не боюсь, что ты меня оставишь

для какой-то женщины другой, 

а боюсь я, что однажды станешь 

ты таким же, как любой другой. 

И пойму я, что одна в пустыне, — 

в городе, огнями залитом, 

и пойму, что нет тебя отныне 

ни на этом свете, ни на том. 
 ***

  Наверно, это попросту усталость, —

ничто ведь не проходит без следа. 

Как ни верти, а крепко мне досталось 

за эти неуютные года. 

И эта постоянная бездомность, 

и эти пересуды за спиной, 

и страшной безнадёжности бездонность, 

встававшая везде передо мной, 

и эти горы голые, и море 

пустынное, без паруса вдали, 

и это равнодушие немое 

травы и неба, леса и земли... 

А может быть, я только что родилась, 

как бабочка, что куколкой была? 

Ещё не высохли, не распрямились 

два беспощадно скомканных крыла? 

А может, даже к лучшему, не знаю, 

те годы пустоты и маеты? 

Вдруг полечу ещё и засверкаю, 

и на меня порадуешься ты? 
 ***

всё: и счастье, и печали,

и разговоры длинные вдвоём. 

Но мы о самом главном промолчали, 

а может, и не думали о нём. 

Нас разделило смутных дней теченье - 

сперва ручей, потом, глядишь, река... 

Но долго оставалось ощущенье: 

не навсегда, ненадолго, пока... 

Давно исчез, уплыл далёкий берег, 

и нет тебя, и свет в душе погас, 

и только я одна ещё не верю, 

что жизнь навечно разлучила нас.
 ***

Я стою у открытой двери, 

я прощаюсь, я ухожу. 

Ни во что уже не поверю, — 

всё равно напиши, прошу! 

Чтоб не мучиться поздней жалостью, 

от которой спасенья нет, 

напиши мне письмо, пожалуйста, 

вперёд на тысячу лет. 

Не на будущее, так за прошлое, 

за упокой души, 

напиши обо мне хорошее. 

Я уже умерла. Напиши! 
 ***

 А знаешь, все еще будет!

Южный ветер еще подует,

и весну еще наколдует,

и память перелистает,

и встретиться нас заставит,

и еще меня на рассвете

губы твои разбудят.

Понимаешь, все еще будет!

В сто концов убегают рельсы,

самолеты уходят в рейсы,

корабли снимаются с якоря...

Если б помнили это люди,

чаще думали бы о чуде,

реже бы люди плакали.

Счастье - что онo? Та же птица:

упустишь - и не поймаешь.

А в клетке ему томиться

тоже ведь не годиться,

трудно с ним, понимаешь?

Я его не запру безжалостно,

крыльев не искалечу.

Улетаешь?

Лети, пожалуйста...

Знаешь, как отпразднуем

 Я пенять на судьбу не вправе,
годы милостивы ко мне...
Если молодость есть вторая -
лучше первой она вдвойне.
Откровеннее и мудрее,
проницательней и щедрей.
Я горжусь и любуюсь ею -
этой молодостью моей.
Та подарком была, не боле,
та у всех молодых была.
Эту я по собственной воле,
силой собственной добыла.
Я в ее неизменность верю
оттого, что моя она,
оттого, что душой своею
оплатила ее сполна!

          ***

 Все было до меня: десятилетья
того, что счастьем называем мы.
Цвели деревья,
вырастали дети,
чередовались степи и холмы,
за ветровым стеклом рождались зори
очередного праздничного дня,—
был ветер,
берег,
дуб у лукоморья,
пир у друзей,—
все это без меня.
Моря и реки шли тебе навстречу,
ручной жар-птицей
в руки жизнь плыла...
А я плутала далеко-далече,
а я тогда и ни к чему была.
Ты без меня сквозь годы пробивался,
запутывался и сплеча рубил,
старался, добивался, любовался,
отпировал, отплакал, отлюбил...
Ты отдал все, что мог, любимой ради,
а я?—
всего глоток воды на дне,
сто скудных грамм в блокадном Ленинграде.
Завидуйте,
все любящие,
мне!

            ***

Ни в каких не в стихах, а взаправду 

ноет сердце - лечи не лечи, 

даже ветру и солнцу не радо... 

А вчера воротились грачи. 

Не до солнца мне, не до веселья. 

В книгах, в рощах, в поверьях, в душе 

я ищу приворотного зелья, 

хоть в него и не верю уже. 

Я сдаваться сперва не хотела, 

покоряться судьбе не могла, 

говорила: «Любовь улетела», 

а теперь говорю: «Умерла». 

Умерла, не глядит, и не дышит, 

и не слышит, как плачу над ней, 

как кричу её имя, не слышит, 

бездыханных камней ледяней. 

А грачи всё равно прилетели 

и возводят свои города... 

Я ищу приворотного зелья, 

а нужна-то живая вода.