СЕРГЕЙ  КУЛИКОВ

                Йогурт

Год прошёл, а как будто больше.
Вновь — насмарку пошедший праздник.
Мне непросто, ведь это боль же —
вспоминать по второму разу,

как, украдкой борясь с зевотой,
тихим утром воскресно-блеклым
по пути на свою работу
забежал я в твою аптеку.

Свои губы губами трогать
ты позволила мне тоскливо,
а еще ты дала мне йогурт —
тот, с орехом и черносливом.

Я хотел тебя так напиться,
чтобы голод заглох бездонный.
Угостила меня ты пиццей,
надарила фармацитрона...

Кто ж мог знать, что, общаясь в аське,
в тот же день мы безумно быстро
променяем остатки сказки
на суровую правду жизни?

Поцелуй этот был последним.
После — ссоры, упреки, нервы...
Но в рифмованных жалких бреднях
он впечатан мной, будто первый.

И теперь, когда дух мой дрогнет,
буду грусть я топить не в пиве.
Я глотаю тот самый йогурт,
что с орехом и черносливом.

                 Раки

Здесь не надобно света. Отыщут
и во тьме загребущие клешни.
Это — дно. Пресловутое днище.
Оттолкнись, если сможешь, конечно.

Захлебнувшись недреманной бездной,
трепыхайся, себя лишь дурача...
Это — дно. Попривыкнешь, болезный.
Незавидна вакансия рачья,

но и панцирь зато — из хитина.
Что долдонишь о ранах душевных?
Закопайся в уютную тину
и живи, как премудрый отшельник.

Многолики придонные твари —
будь готов в назидание цапнуть!
Повезет — и в укропе не сварят,
не проглотят коварные цапли.

Мы — на дне, мы уже не утонем.
Презираешь распластанных раков?
Что ж, вертись в хороводе планктоньем —
этот омут везде одинаков...

Я проснулся в предутреннем мраке
с пониманием смутно-тоскливым:
если снятся болтливые раки,
хорошо бы завязывать с пивом.

                         Луч

Ночное небо за окном — с оттенком кофию...
Холодный город загулял, как ежик тронутый —
погряз в тумане, заблудился в философии.
Октябрь тринадцатого хохлится на проводе.

И чей-то голос говорит: "Куда ты денешься
с подводной лодки под названием Вселенная?"
Но тонкий лучик, словно блоковская девушка,
пронзает тьму, и льется ангельское пение.

Ночное небо за окном — с оттенком копоти.
Промозглый город посерел, как лис упоротый —
он курит топливо, задумчив и безропотен.
Ноябрь тринадцатого сыплется за вороты.

А чей-то голос всё твердит: "Куда ты денешься?
Антиутопии не дружат с хэппи-эндами!"
Но тонкий лучик проникает в сердце дервиша —
и приближается орел к темнице Гэндальфа.

И я просачиваюсь в стужу заоконную,
тепло подмигиваю гопнику голодному...
Декабрь тринадцатого топчется в агонии.
Ночное небо подо мной — куда там Лондону!

Лучом победным промелькну я над майданами,
над мрачным Гондором, над улицами куцыми...
Да будет свет — и да свершится долгожданная
корпускулярно-волновая революция!

                 Волнорез

Взойдя на холодный и мрачный бетон,
я долго стоял и молчал,
покусывал губы и думал о том,
как глупо ходить по врачам,

ища излеченья от всяческих шиз.
Не лучше ли выйти вот так
к январскому морю, где воздух душист
и чайкам привольно летать,

где воды смыкаются с твердью небес,
а ветер до дрожи пьянит?
Я замер, как будто бы врос в волнорез.
Был крепок мой дух, как гранит.

Я слушал, как волны бурчали у ног,
готовя солёный коктейль,
а после запел — о своём и родном,
так громко, как мог и хотел.

Быть может, кому-то милей пастораль
и прелесть альпийских лугов —
а я, даже если бы сам выбирал,
не выбрал бы доли другой,

чем, выйдя на берег, устало следить
за галечно-пенной каймой
под звуки прибоя и ритма в груди.
Я жив. Я вернулся домой.

          Заповедь

Я квасил с ангелом на пару
в пропахшем дымом кабинете,
и он сказал мне: "Вот что, парень!
Не сотвори себе Джульетту!"

Меня трясло. Я был на взводе,
как тот патрон в обойме кольта.
А он кричал мне: "Будь свободен!
Не возжелай себе Изольды!"

Меня мутило и шатало,
вокруг вращались вихрем стены,
а он мурыжил: "Счастье — в малом,
не укради чужой Елены..."

Я содрогался в спазмах рвоты,
как после дикого родео,
а он хихикал беззаботно:
"Эй, не убий в себе Ромео!"

Я рухнул спать к исходу ночи,
а ангел смылся незаметно,
шепнув мне: "Путайся, с кем хочешь —
но не прелюбодействуй с Гретхен".

                        Письмо

В этих новых тетрадях листы безнадёжно белы.
Для тебя я сберёг пожелтевший и шероховатый.
Только вот киловатты иссякли в связи с неуплатой,
и пишу кое-как: мой огарок изрядно оплыл.

Как дела? Представляешь, я правда хочу это знать.
У меня — хорошо. Как ни странно, пока ещё топят.
Поедаю овсяные хлопья — живу, как в Европе.
На столе мельтешит тараканья холёная знать.

Я купил себе струны — бренчу незатейливый рок,
по утрам подпеваю соседской тоскующей кошке.
В полдень жарю картошку. И словно бы всё — понарошку.
Только грустно немного. И время взимает оброк.

А вообще — хорошо, что не нужно куда-то спешить.
Можно письма писать на бумаге, не жаждать ответа.
Жизнь утратила вектор. Но всё же в привычную смету
я, как прежде, включаю расходы остатков души.

Нет, не бойся. Я все сантименты отнёс на чердак.
Вспоминая тебя, очень тщательно выверил дозу.
Это вроде как хобби — нервозно по сердцу елозить
и стихи выжимать. Вот такой я опасный чудак.   

А еще — эгоист. И тебе этим ох как не люб.
Только всё же в ответ черкани мне хоть парочку строчек...
Эх, пора убегать. Это срочно: закроется почта.
Что там нынче? ноябрь? Ну, надеюсь, дойдёт — к февралю.

          Простуженный блюз

Я закутался в шарф и пытаюсь дышать,
но не служит заложенный нос.
Я истратил свой спрей, но сопеть всё трудней —
зацепило, похоже, всерьёз.

Весь платок засморкав, подключаю рукав,
как последний припрятанный туз.
И сквозь пальцы летит — непристойный на вид —
мой сопливый, простуженный блюз.

Это грозный недуг: я горяч, как утюг,
и заразен весьма и весьма,
словно мой господин — "аш-один эн-один"
с ужасающим префиксом "А".

Толоконный мой лоб сотрясает озноб,
весь я красен, как спелый арбуз.
В марле нос, в марле рот — но сквозь уши ползёт
мой гриппозный и вирусный блюз.

Позвонив на "ноль три", подползаю к двери,
приникаю к бойнице глазка.
В белой бездне палат мне забвенье сулят
острый шприц и чужая рука.

Так приди же, мой друг! Принеси мне грейпфрут
или манго — мне важен не вкус...
Безрассудно больной, для тебя лишь одной
я спою свой простуженный блюз.

Куликов Сергей Александрович.

Родился в 1987 г. в Феодосии. Живет и работает в Днепропетровске.

Член Конгресса литераторов Украины, Межрегионального союза писателей Украины.

Обладатель гран-при всеукраинских поэтических фестивалей «ТА-НЕ-НА-ДО фест» (Днепропетровск, 2010) и «Антракт» (Херсон, 2014). Победитель конкурса экспромтов в рамках всеукраинского фестиваля «Ватерлиния» (Николаев, 2011).

Дипломант Международной «Славянской поэтической премии» (Харьков, 2013).

Изданы сборники стихов «Версия» (2008, в соавторстве с Д. Куликовым), «Стадия» (2011).

Стихи публиковались в альманахах «Каштановый дом» (Киев), «Форум» (Днепропетровск).