ЕЛЕНА БОРИШПОЛЕЦ

В ДЕКАБРЬ

Сколько всего во мне зима сложила,

Насыпав из легчайшего гранита

Сотни лиц.

Горит светильник,

Рука на книгу положила

Кусочек эры.

Безусый мальчик под окном и санки,

Они сейчас под арку уплывут,

Как в рай.

А снега нет.

И как они живут под аркой

Там, без снега?

Четвертый день ветра на юге спят

И режут всех подряд во сне,

Умельцы.

Светлый день,

Рубашка белая просохла мне,

Как не твоя.

Я прибываю в небе, как Кассиопея,

Головой стараюсь не вертеть,

Все вижу.

Не стоит земля.

А что же раньше не поверить…

Холода пришли.

Зима.

Погода – дрянь.

И мир, как память,

Врастает, одинокий, в декабри.

КОНЕЦ ЛЕТА

У лета ноги в песке,

Рыбак на пирсе, бычок на леске.

Все на местах

И печень в треске,

Сегодня ляжет на стол невесте.

У нее платье в бисере,

В голове форшмак,

Полные руки ниспосланной муки,

Плечи съедают веснушки,

А ею всей, завтракают подруги.

Мама ей моргает,

В дверную щель,

Мама все знает про это дело.

Обнимает глазами больно свое дитя,

Мама, как лучше, как лучше хотела.

Кудри невесте расчешут.

Я, мама, та же – ты.

Можешь отдать мне свое «пора».

Лето закончилось, мама,

Лето, должно идти,

Лето, должно остаться,

Лето – чужая жара.

ИЛЛЮЗИЯ СВОБОДЫ

У нас не будет другого времени.

Мы – турбины сознательного отчуждения.

Я хлыстом уважаю спину, спина проверена,

У нее отвращение ко всяческим поражениям.

Я целую в губы систему координат,

И схожусь с ней быстро в точке многообразия,

Как небесных сфер беспортяночный супостат,

С заполярными и конечно, другими связями.

При дороге филины на ясенях и дубах,

Расстилают скатерти и грызут полевых мышей.

Я бы верила чистым птицам в спущенных рукавах,

Но мы ищем с Декартом в плоскости,

Только могучих вшей.

Я съедаю карту, закусываю широтой,

А потом по отвесной линии прохожу к ядру,

В накладной расписываюсь Декартовой сиротой,

Говорю: «Спасибо, я и его беру».

Стану печь блины на его дорогой спине,

Не сбиваться с курса, не помнить про меру и долготу,

Я сожгу все страхи в этом Земном ядре,

Отпущу на волю Декарта и сироту.

И не больше дюйма солнце над головой,

И какая разница, кто его привязал к тебе?

У меня есть дом, я качу желтый шар в него,

И по той же линии нисхожу умирать в тепле.

НЕОБРАТИМОСТЬ

Глухая Полина жила на два интерната,

На два стоматолога и милых милиционера.

Она была нагло богата –

Фантазиями и вырезками из журналов.

Друзья называли ее «уставший Фунтик»,

Враги называли «жирный, вонючий Фунт».

Ей в горошек зеленый однажды принес кто-то зонтик,

Прозондировав необратимости грунт.

Грунт был теплым и ожидаемо вязким,

Зонтик в горошек в нем по уши утонул.

Резать пальцы ей приходилось удачно, но часто,

Резать вены она не умела совсем.

У нее было два главных дела:

Добывать еду и ходить в другой интернат.

Когда ходила, сильно потела,

Сильно хотела принести туда летом

Красных-прекрасных гранат.

Спи, Фунтик, говорила ей добрая кошка,

Ты сотрешь глаза об свои голубые мечты,

Но не спала глухая Полина ночью,

Любила послушать, что говорят кошки и их коты.

А в понедельник горя не оберешься,

В блоках летят матрацы, как стаи серых гагар.

Липкая штука жизнь, и ты за нее дерешься,

Драка, надежней всего, когда не купить товар.

Улицы зеленеют, Полине теперь шестнадцать,

Лосины умеет штопать и кое-чего еще.

Давайте закроем уши, ей будут в них долго капать

Лекарственные настойки, полезные для нее.

И пара домашних тапочек, проснется в домашних тапочках,

И скажет, что мы – домашние, несите же нас в уют!

Не помнит рисунков Поличка,

Где мамочка ходит с папочкой

И травка растет, в которую, как в горный ручей плюют.

А что этот лысый дядя, что зонтик принес когда-то,

Делает в светлой комнате того, кто себя родней?

Кричит уставший Фунтик на мужика и на брата,

Летят из кулька гранаты,

Багровых глухих кровей.

ЛОЗА

Мой двор болеет тенью винограда,

Собаки мертвой теплыми шагами,

Что выносили в простыни руками,

Легко, людскими, без людских цепей,

Без двух кормежек в день, поешь, так надо.

Мой двор болеет лестницей наверх,

Бесполым солнцем, сломанным закатом,

Стихом, дипломом недоадвоката,

И тысячей малиновых корней.

Ореха скорлупой его зеленой кожей

И пальцами окрашенными в хаки,

Узнаешь отпечатки, к черту знаки,

Осенний подпирает двери урожай

Из ветра ветка абрикосы, как из ножен.

А лето прокатилось богом через двор

И только в сентябре затормозило,

Рассыпалось, асфальта пласт умыло

И под уклон меня и воды под уклон.

Галдишь десятым в стае воробьем,

Клюешь крыжовник, связанные кисти

И брызнет из губы, на листья брызнет

Не кровь, а жизнь, горячая, как кровь.

В безумный мир, дурак, не сплевывай ее.

Мой двор болеет сахарной лозой,

Лоза ждет дозу ультрафиолета,

И в этот год меня уколет лето

Собачьей смертью тихой и простой.

ТИХИЙ ДУРАК

Я иду, дальние гарнизоны спят.

Превращаюсь в точку прицела

на горизонта линии.

Мое тело московскими переулками

Вынесли с головы до пят

И не отпущенные стихи

Увезли его.

Мне журнальные боги пели

там песнь песней

и велели вместиться в портфельчик узкий.

Если ты – Саша Кабанов, пиши ясней

И признавайся, что украинский, –

Никак не русский.

Что у Волхвов уже были

Поклоны и Пастернак,

А у тебя икота золы поутру просеянной

И на пустырь выводит меня дурак,

Тихий дурак выходит

Судьбу засеивать.

Тихо рожает доброго пастыря

Вкривь и вкось

Тихо перерезает прозрачную пуповину.

Мне убивать этого мальчика без волос,

Каждого мальчика, каждого,

Словом в спину.

Будет глагол вне времени,

Серый инфинитив,

Жить у меня бесплатно и долго-долго,

Резать невинных девочек, кто это запретил?

Тихий такой дурак

Сострогал им полку.