полумертвый сезон

надеваю хрустящую осень с чужого плеча,
а за мокрым квадратом  –  тропинки уснувшего мира.
проиграла листва ноябрю с результатом «ничья»,
и стирает хай-тек потускневшие краски ампира.
 
надеваю холодную осень с чужого плеча,
но идти никуда не хочу и курю по привычке.
на столе, где ни разу еще не «горела свеча»,
нет ни чистых листов, ни свечи, ни обугленной спички.
 
надеваю нескладную осень с чужого плеча,
глядя, как индевеет разорванный в клочья папирус,
и бросаю короткое лето к ненужным вещам -
лето, взятое в детстве
на веру.
на счастье.
на вырост.

Мурлычет кот…

Мурлычет кот на тёплой батарее,
В закрытое окно стучится ветер,
А мы глядим сквозь стекла на аллею,
Опутанную сумрачною сетью.

Во тьме Луна натянута на пяльцы,
Ворчун-ноябрь заносчив и несносен,
А мы, касаясь маятника пальцем,
Всё так же верим в бесконечность вёсен.

Идут часы над буковым комодом,
В водовороте стрелок тонет время,
А мы с тоской поглаживаем годы,
Листая чёрно-белые мгновенья...

На старых фото – выцветшие пятна...
Исчез босой малыш, бегущий к ниве,
И нам теперь становится понятным,
Что объектив не так уж объективен.

Мурлычет кот на тёплой батарее,
В закрытое окно стучится ветер,
А мы... стареем чуточку быстрее,
Чем подрастают и взрослеют дети.

девять плюс один

Вновь мигает лампа – сводит счеты с тенью,
И решили стрелки всё начать с нуля.
В комнате квадратной  – я и… нет, не Ленин,
А смешная кошка. Вот и вся семья.

Над Землей – проблема,  что «в начале мая».
Здесь же всё статично: шкаф, бюро, кровать.
Мир промок, и крыши к небу прилипают
Так, что даже Богу их не оторвать.

Тянутся минуты явно по-эстонски.
Хочется кукушку стрелкой заколоть.
Всё смешалось … нет, не в доме у Облонских –
В комнате, где души поменяли плоть.

И не раздражает, что мигает лампа,
Что тире и точки не прочесть вовек.
Ливень потихоньку размывает штампы.
В комнате квадратной - я и… человек.

Будет съеден ужин, молоко не скиснет.
Дождь последней каплей скажет, что затих.
Так мы проживаем каждую из жизней  –
Их у нас немало – десять на двоих.

 Зимнее...

 ... и в тот момент, когда над спящей стужей
смеялась осень поздняя... до слёз,
скользнуло время по стеклянной луже,
уйдя в морщины зябнущих берёз.

Держась за нити в дымке акварели,
разматывая солнечный клубок,
перечеркнули тени-параллели
меридианы глянцевых дорог.

Остановилось облако-галера,
облюбовав прозрачный океан,
и раскололся, сжатый полусферой,
на тысячи хрусталиков туман.

Взлетела птиц крылатая эскадра
с кристаллов побелевшего ковра,
чтоб закружиться над замёрзшим «завтра»...
а может быть...
над замершим «вчера»...

за сопками...

Там, в глубинке, где давно плутают лешие,
старый дом стоит за сопками кудлатыми.
То ли рос он из земли на радость грешникам,
то ль сама земля рождалась под окладами.

Время-мастер сруб еловый разукрасило,
дом болеет – не один, похоже, век ему.
Эх, подправить бы причелины, балясины,
заменить бы дверь, повал  – да, видно, некому.

Дремлют сучья под перилами костлявыми,
У крыльца скрипит сосна в плену овсяницы.
Дом не спит… и с новорожденными травами
он здоровается, будто бы прощается.

Отражаются в глазницах окон выбитых
разноцветные картины жизни прожитой:
сенокос, крестины, лошади на выгоне,
клевер;  местные, пропахшие рогожею;
палисадник, тенью яблони застеленный,
жатва, пот, Покров с антоновкой и солодом
и хозяин… тот, последний из расстрелянных,
отпускавший много лет грехи и бороду.

Осыпается труба и тихо охает,
ведь порой своим дымком касалась месяца.
И глядит сосна на падающий охлупень,
да покачивает веткой, словно крестится.

Не плачь, малыш...

А кто у нас пускает пузыри?
Зачем ты стукнул носиком осину?
Не плачь, малыш, и солнцу подари

Пять крошечных серебряных слезинок.
Оно просушит их своим лучом,
И ровно пять серебряных туманов
Взметнутся ввысь и выльются с дождём
Из вечно рваных тучкиных карманов.
А дождь-проказник, взрослых не щадя,
Зальёт их от макушек до ботинок
Сильнее предыдущего дождя
На целых пять серебряных дождинок.

Селигер

Забыться, не желая возвращаться...
Остаться там, где равен миг векам,
где дремлет в шуме лиственных оваций
немым ручьём рожденная река,
где шепчутся диковинные ели,
царапая кистями тишину,
и где из перевёрнутой купели
роняет ночь уснувшую луну.

Забыться, наблюдая, как степенно
плывёт туман, цепляясь за репей,
как зависает облачная пена
над тёмной бесконечностью теней,
как марево, пронизывая гнёзда,
стирает можжевельника узор,
и как искрятся каменные звёзды
в глазах упавших замертво озёр...

Так и живём... 

Так и живём:
вопрос – ответ,
вопрос – ответ…
Всё, что придумали не мы, предельно просто.
Но обрастает слоем вымысла и лет
однажды созданный не нами вечный остов.

Смотри, как рыцарь крепко держится в седле,
как жернова не остаются без работы…
обман…
мечты…
и с каждым годом на земле
всё меньше мельниц и всё больше Дон Кихотов.

Не дал июль немного времени взаймы,
и вот опять не отличаем снег от пыли,
а то, что раньше недолюбливали мы,
с теченьем времени охотно долюбили.

В плену фамилий исчезают имена,
не видно в капле на лице ни капли смысла.
Чего хотим? конечно, истины, вина
и больше сложностей
вместить в простые числа.

Да, здесь Снегурочка не тает под дождём,
не знает Золушка всей правды о карете.
Но взрослых нет…
и мы по-прежнему живём
под судьбоносным знаком «Осторожно, дети!»

Вошло в привычку видеть голых королей,
а тех, кто дарит свет, идя незримо с нами,
не причисляем к лику праведных людей,
всегда считая их всего лишь божествами.

Я по складам читаю тишину...

Я по складам читаю тишину.
Передо мной молчания страницы,
и глаз окна не прячет под ресницы
зрачок Луны.
К летящему зерну
луч фонаря приклеивает грусть.
Улёгся шум озябшего трамвая.
Я по складам безмолвие читаю…
и выучить не в силах наизусть.

Я не стану молить...

Я не стану молить о бессмертье своём,
пусть закончится всё по-земному...
По-земному листва загорится огнём,
или спрячется ветер в солому.

А сегодня стучит по орешнику дождь,
одинокая стонет осина,
и сосна, ощущая осеннюю дрожь,
прячет гордость за хвойной гардиной.

Под холодной луной мы идём не спеша,
разрывая ночи оболочку,
и опять... и опять на изломе ковша
раздвоилась зелёная точка.

Прекращается дождь. Под ночным янтарём
тихо дремлют блестящие крыши...
Я не стану молить о бессмертье своём,
даже если мой голос услышат.

И однажды весной... да, конечно, весной
улечу я с полуденной тенью
на двойную звезду, где, как в жизни земной,
снова стану твоим отраженьем.

                                                 Привет, отец!..

Привет, отец! Конечно – не пустой... Как обещал, привез ведёрко с краской. Ах, ты об этом... Папка, боже мой – конечно, взял и водки, и колбаски. А у тебя здесь тихо. Хорошо. Ни городского шума, ни заводов. Всю жизнь свою ты сетовал на то, что был Москвой оторван от природы.

Да, путь к тебе съедает много сил. Дай отдышусь и «накачу» с дороги; и то, что я тебе не говорил, скажу сегодня в пьяном монологе. Напомню без упрёка НАШИ дни, когда встречались мы по воскресеньям; как ждали щёки пухлые мои колючих губ тепло прикосновенья. Поведаю про старенькую мать, про сына и московскую погоду, про то, как много раз хотел сказать, что я любил тебя все эти годы.

Я буду говорить под благовест про то, что шесть десятков - это мало… и чувствовать, подкрашивая крест, горячий взгляд с холодного овала. 

  и однажды...

...и однажды в параллельном «завтра»
купит Фрида мальчику халву,
не одобрят зрители театра
фокусы приезжего в Москву,

не исчезнут вороные кони,
дни Иуды будут сочтены,
и никто из подданных не вспомнит
про весенний бал у Сатаны,

обойдется Аннушка без масла,
встанет день над пропастью листа,
и вернется в переулок Мастер,
и Пилат помилует Христа.

Алексей Котельников (1961 г.р.) окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Автор сборника стихов «В пяти шагах от радуги».

Произведения А. Котельникова в разные годы были опубликованы в журналах «Юность», «Российский колокол», «Студенческий меридиан», «Южное сияние», альманахе «Пятью пять», «Литературной газете» и других изданиях. Стихи Алексея Котельникова вошли в «Антологию военной поэзии» и в «Антологию: классики и современники о русском языке».

Член Южнорусского Союза писателей, член Союза писателей России.