Песни слепого дождя

Я глупым был. Но ты ведь знала.
Что «ох» ничтожно, как и «ах»,
Что поцелуи у вокзала
Смешны, как крошки на губах.

Летела ночь вороньим граем,
Ты не шептала: «Подождём».
Мы целовались за сараем,
Где пахло сеном и дождём.

Мы путь прошли наполовину,
Когда, под небом, под звездой,
Ты жизнь мою, как пуповину
Стянула ниткой золотой.

И капли крови, как волчиха,
С меня слизала, чтобы жил…
И я не знал, какое лихо
К себе навек приворожил.

Ударил гром, споткнулось время,
Иконы крикнули: «Забудь!»
Но, как извергнутое семя,
Я ничего не смог вернуть.
•

                 А ещё золотое колечко — носи!
                                                В. Боков


Вот избушка.
Лес да кукушка.
Хлам наворочен
Возле обочин.
Ну а если на небе луна,
Падают звёзды
Справа и слева,
Появляется тут же она,
Королева.
Она дует в пастушью дудку,
Открывает собачью будку.
Улыбается мне: «Вассал,
Что ты нового написал?»
А потом говорит: «Да, да,
Снова та же с тобой беда».
И даёт мне ошейник – носи.
Так положено на Руси.


Преображение


Я подкову прибил над порогом.
И забросив за плечи суму,
Словно дождик, иду по дорогам
К твоему золотому ярму.

И мне видится свет над порогом,
Где скажу в предначертанный час:
Я пришел к тебе с Господом Богом,
Так встречай, как положено, нас!

Гром ударит средь тёмного неба,
Тонкий месяц взойдёт из-за гор.
И как запах горячего хлеба,
Ты из кухни метнёшься во двор.

Оглядишься тревожно и строго,
Сиротливо замрешь у плетня...
Но в сиянии Господа Бога
Ты уже не узнаешь меня.

•

Когда всю ночь трещат морозы,
Хочу, потерянный, как «ять»,
Стереть с твоих подглазий слёзы,
Последний скарб в охапку взять.
Пойти продать штаны и платья,
Купить конфет, сказать: «Люблю!»
Потом шагнуть в твои объятья,
Как Франсуа Вийон в петлю.



•


Концы с концами не сведу.
Темна последняя тетрадка.
И я, любимая, уйду,
Сгорю, растаю без остатка.

И я, любимая, уйду
Туда, где смерти не боятся.
И ты, как ласточка в аду,
Начнешь над памятью метаться.

Но там, где муки, тлен и плен,
Ты будешь вечною женою…
– Скажи, мой миленький, зачем
Ты не забрал меня с собою?

Скажу: «Любимая, живи,
Топчи заветную дорогу!
От нашей веры и любви
Теплее родине и богу.

Живи в остуде и бреду,
Во сне живи и круговерти,
Живи, как ласточка в аду,
И как зачатье после смерти!»


   *       *       *

Однажды, сбросив все вериги, я рухну в память, как в снега,
И всколыхну потёмки книги, и выну  нож из сапога.
Страницы медленно разрежу, перелицую звёздный час,
И словно мины обезврежу, года, прошедшие без нас.
Умчалась ты в другую осень, разлуку сделала судьбой;
Но на странице сорок восемь мы снова встретимся с тобой.
Нас примут листья краснотала, и омут с лодкой на мели,
Где шевелят сомы устало усами Ницше и Дали.
О, это там, где я любовник, где тело вышло изо льда,
Ты прошептала, что шиповник всю ночь краснеет от стыда.
А утром ты сбежала в Ниццу. В постель постылую легла.
Но сорок первую страницу из книги вырвать не смогла.
Конечно, жизнь идёт на убыль, но год за годом, как во сне,
В шестой главе, кусая губы! - ты снова тянешься  ко мне:
Иголкой, ниткой к рукоделью, ослепшей мошкой на свечу…
И я, как царь, тобой владею везде, где только захочу.
И потому поверх страданий растёт, и в прошлое глядит
Чертополох моих метаний и курослеп твоих обид.
Ты всё забыла. Но и завтра не сможешь прошлое избыть,
И злой ладошкою Монмартра свой рот ликующий закрыть.
Я всё верну до снегопада: мечты, стенания и страсть…
А вот про кровь читать не надо, она ещё не пролилась.

Славянская сказка

Я вернулся, как могут калеки
Возвращаться сквозь память и дым.
Ты сказала: «Герой! На колени!»,
И приник я к коленям твоим.

Я тебя обнимал, золотую,
Ты горела в чудесном огне,
И читала мне книгу святую
О пределах, неведомых мне…

Были биты все карты в колоде.
Возле сгнивших мостов и могил -
Полюбил я твой дом на болоте,
И решётки на нём полюбил.

Принимая земную неволю,
Прилипая на пролитый клей,
Полюбил я крестьянскую долю,
Как подкова, сгибаясь над ней.

Я теперь молчаливо и строго,
Сбросив лук с молодого плеча,
Верю в вашего жуткого Бога
И горю перед ним, как свеча.

Я не знаю тоски безысходной,
Не нужна мне печаль журавлей…
Лишь бы ты молодой и свободной
В несвободе осталась моей!

Опускаюсь на пол: «Не гоните!
Я не буду по свету летать.
Я пришёл, чтобы звёздные нити
В косы милой моей заплетать».

КРОВЬ

Я проснулся. Со мною не ты!
Только слабая тень отголоска.
Словно ты поменяла черты
На лице неостывшего воска.

Совпаденье казалось судьбой,
Но ударила встречная сила:
И душа, что казалась святой,
Как вода в решето, уходила.

Я посуду стряхнул со стола,
Не жалея ни водки, ни хлеба.
«Не со мной ты сегодня спала,
Не меня возносила на небо!»

Не смогли удержаться в груди
Два дыхания на балансире.
 «Ты меня не узнал! Уходи!
Ничего ты не знаешь о мире!»

Рассмеялась. Ударилась в дрожь.
Как цветы, сорвала занавески.
И смеющийся рот был похож
На подкидыша в городе Энске.

Я покинул твой призрачный кров,
Проклиная твоё окаянство.
И моя беспризорная кровь
Устремилась в чужое пространство.

Россия! Русь! 

Россия, Русь! В тоске величья,
В кругу неверия и лжи,
Меняй одежды и обличья,
Но дух нетронутым держи!

Среди земных и горних множеств,
Объятых тьмою и огнём,
Ты велика, как безнадёжность,
Что в сердце вызрела моём.

Пройдут наркоз и летаргия,
Взойдут из пепла зеленя…
Храни, храни свой дух, Россия,
Хотя бы в сердце у меня!

ШИНЕЛЬ

Когда по родине метель
Неслась, как сивка-бурка,
Я снял с Башмачкина шинель
В потёмках Петербурга.

Была шинелька хороша,
Как раз – и мне, и внукам.
Но начинала в ней душа
Хождение по мукам.

Я вспоминаю с «ох» и «ух»
Ту страшную обновку.
Я зарубил в ней двух старух,
И отнял Кистенёвку.

Шинель вела меня во тьму,
В капканы, в паутину.
Я в ней ходил топить Муму
И – мучить Катерину.

Я в ней, на радость воронью,
Возил обозы хлеба,
И пулей царскую семью
Проваживал на небо.

Я в ней любил дрова рубить,
И петли вить на шее.
Мне страшно дальше говорить,
Но жить еще страшнее.

Над прахом вечного огня,
Над скрипом пыльной плахи,
Всё больше веруют в меня
Воры и патриархи!

Никто не знает на земле,
Кого когда раздели,
Что это я сижу в Кремле –
В украденной шинели.


РУСЬ ОТРАЖЁННАЯ

Девясил, подорожник, чабрец –
Золотая трава богородка,
Вы не знаете, где мой отец,
Вы не видели, где его лодка?

Тростники мои, ветер, вода,
Родники, не узнавшие мути,
Вы меня проведите туда,
Где гуляют пропавшие люди.

Я не праведник, нет, не истец,
Не охотник, идущий по следу.
Я такой же пропащий отец,
Как и он, не пришедший к обеду.

Где же ты, скоморох, соловей?
То ли куришь на мокром крылечке,
То ли ходишь с тальянкой своей
По селу, отражённому в речке?

Подорожник, чабрец, девясил –
Всё, что нашего племени-роду,
Проведите меня по Руси,
По великой и канувшей в воду.

Пусть звенит над рекой росинец,
Пусть плывет по течению лодка,
Пусть хранят эту тайну чабрец –
И степная трава богородка.

КУРОЧКА РЯБА

Старик и старуха у печки сидят,
И тихо о жизни они говорят.
– Земля погибает от крови и зла...
– А курочка ряба яичко снесла...
– Река обмелела и лодка сгнила...
– А курочка ряба яичко снесла...
– Твой сын куролесит похлеще козла...
– А курочка ряба яичко снесла...
– Обрушится небо и Бог упадёт...
– А курочка ряба яичко снесёт...
– Да где же снесёт, коли лопнет земля?
– Найдёт, где снести, поперечная тля!
Снесёт под сиренью и возле крыльца...
– Так что же, старуха, не будет конца?
– Не знаю, не знаю... Но ты помолчи...
И молча сидят у горячей печи.
Сидят и молчат под скорлупкой яйца
И нет нам начала, и нет нам конца.


РОДИНЕ

Я ступаю по тонкому льду
Над твоею холодной водою.
Только чувствую – эту беду
Не утянешь на дно за собою.

Впереди – беспросветная ночь,
За спиною – полоска разлада.
Дорогая, хорошая! Прочь!
Ничего от тебя мне не надо!

Я прощаюсь с твоей красотой,
С незадачей твоей избяною...
Я не знаю, что стало с тобой,
Ты не знаешь, что будет со мною.

Не жалей, не зови, не кричи.
Никуда возвращаться не надо.
В тихом омуте стынут ключи
От небесного рая и ада.

Мне теперь что назад, что вперед,
Спотыкаться, скользить и кружиться...
Но на веру твою, как на лед,
Я уже не могу положиться.

Оглянусь – ты стоишь у плетня,
Ожидая, что все-таки струшу...
И жалеешь, и любишь меня,
Как свою уходящую душу.

***

А ты, что ждала над водой Иртыша,
Ты помнишь ли, как обмирает душа,
Над льдами холодными, словно латынь,
Над мхами поверженных русских святынь?
Ты помнишь, как женщины плачут в ночи,
Как кровь проливают в Кремле палачи;
Как вера и слава идёт на распыл?
Ты помнишь, родная? А я позабыл.
Во мне и повсюду – безмолвье и тишь,
Я знать не хочу про замёрзший Иртыш;
Я умер, родная, я сплю и молчу,
И вашей России я знать не хочу.

***

Семь футов разлуки под килем, уносят матросики трап.
Сейчас мы с тобою покинем Отчизну туманных утрат.

Библейская тайна исхода, как спуск рокового бойка.
И память кричит. И свобода, как Мёртвое море, горька.

***

Какое там, к чёрту, запечье, тем паче – горячая печь…
Всё ближе чужое наречье, всё дальше родимая речь.

Я пью охлаждённую водку. А где-то, уже вдалеке,
Мою допотопную лодку без вёсел несёт по реке.

Летит над долиною поезд, дымится за окнами лёд;
И чья-то собака, как совесть, всё дальше от нас отстаёт.

© Copyright: Михаил Анищенко-Шелехметский, 2012