СВЕТ    В   ОКНЕ

        Одесскому дворику и славным его обитателям - настоящим

                                          одесситам посвящается

        Время уже давным-давно перевалило за полночь…. Переполненная молочно-жёлтым, густым светом луна щедро проливала его излишки на спящий Город…. Дома меняли свои очертания, ветхость и запустение стирались, трещины на фасадах становились не так заметны, а балконы, мансарды и водосточные трубы принимали совершенно фантастический вид. Оживали львы и грифоны, атланты и кариатиды, витая ковка старых ворот змеилась виноградной лозой, и повсюду, даже в самых маленьких двориках чувствовалась близость моря. Никогда и нигде ни с чем нельзя спутать этот запах: остывающий и отдающий своё тепло песок, просоленные пирсы и причалы, и тина, разбросанная  и источающая свежий йодистый аромат. Может  оттого и  казался Город  огромным плавучим островом. Вот-вот поднимутся паруса, примчится попутный ветер-бродяга, наполнит их, и отправится Город-Остров в дальнее плаванье и будет плыть до тех пор, пока ветер  не умчится далеко-далеко …. И  спящий Город  станет ждать следующего  залётного ветерка….

   А жители Города, ни о чём не подозревая, будут  рождаться, ходить в школу и на работу, ссориться по мелочам и мириться… Они будут пить по утрам  чай либо  кофе… Они будут обсуждать последние новости, таскать с рынка первые дары пока ещё плодородной земли и водку из ближайшего киоска-батискафа….. У них будут рождаться дети…. Жители будут незаметно стареть, болеть, умирать… Да и какое им, собственно, дело до того, что их Город - остров… Плывёт он или стоит на месте  - для большинства из них это абсолютно неважно…

Кто-то из них не проснётся этим утром, а кто-то проснётся, но не захочет вставать – надоело всё до чёртиков. Каждый день начинался и заканчивался до тошноты однообразно.

Но были среди жителей Города и те, кто чувствовал попутный ветер в парусах, кто прислушивался  и слышал осторожные всплески воды, кто не мог спать спокойно, когда Город-Остров плыл, - и задыхался, когда Город-Остров дремал в стоячих водах, ожидая бродягу-ветер…. Их называли чудаками, при их появлении крутили пальцем у виска – не от мира сего…. хотя  они-то, как раз и были настоящими детьми сего мира, а вот те, слепые, глухие и бесчувственные были пришлыми. Но их было больше, они были хитрее и изворотливее, они умели приспосабливаться и лгать. А ещё они умели предавать ближнего. Настоящие же дети Города ничего этого не умели. Они были бесхитростны и дружелюбны. Корабелы и матросы, рыбаки и грузчики, булочники, ювелиры, цветочницы и аптекари. В Городе жили ёщё поэты.  Они-то больше всех тосковали, когда Город дремал и, радуясь как дети, слагали стихи и сказки, когда Город плыл.

…. обычно в полнолуние ей писалось легко, строчки так и летели, сплетаясь в причудливые узоры на полотне сюжета. А сегодня что-то мешало, сдерживало полёт;  какая-то тревога витала в пространстве,  едва уловимая, но,смешиваясь с Бог знает, откуда взявшейся, тоской, - она разрасталась и становилась совершенно невыносимой.

Лана прислушалась: неужели опять нет попутного ветра, и Город болтается в ленивом безмолвии…. Нет, плывёт… Тогда, что же это?

Она отложила   тетрадь. Не пишется, и вряд ли сегодня что-то изменится, - такие  «ловушки» уже случались. Обычно это длилось недолго, дня два-три – не более. Но, тем не менее, Лана очень боялась ловушек – каждый раз ей казалось, что это навсегда, и писать она больше не сможет.

Не пишется….

Лана заглянула в комнату сына: Ростик -маленький спал, крепко обхватив руками  подушку и улыбался во сне. Так, - здесь всё в порядке… Она даже не стала подглядывать его сон,  раз улыбается – значит снится  ему что-то хорошее, доброе. Лана часто прогоняла тревожные сны, делала она это легко, мгновенье, - и хмурящийся малыш уже улыбался…. Подглядывать и прогонять дурные сны  Лана умела с детства – никто её этому не учил… Правда… мама что-то такое говорила о прабабушке – колдунье, но вряд ли это было правдой.

О колдуньях Лана знала всё-всё,  ещё бы, ведь она была Сказочницей. Сочиняла  сказки для детей и для взрослых… Но складывались сказки  только тогда, когда Город-Остров плыл под полными парусами, когда же  он дремал, сказки складываться не хотели….

Поэтому  и насторожило Лану сегодняшнее состояние.

Ростик - большой тоже улыбался чему-то во сне, только посапывал он посильнее и подушка в его руках была побольше.

Лана окончательно успокоилась и решила ложиться спать – вряд ли уже сегодня что-то напишется. Но чувство тревоги вернулось. Подойдя к окну, она поняла, наконец, что было не так, – в доме напротив не было  света в окне. Вот оно что… Сердце сразу забилось часто-часто,  и стало ещё тревожнее. Лана привыкла видеть свет в окне напротив и даже представить себе не могла, что когда-нибудь там поселится черная пугающая пустота.

Что-то случилось там… Что-то нехорошее, страшное случилось…

Может быть, прямо сейчас пойти туда и узнать обо всём, или позвонить, - есть же телефонный номер…

«Да что же это я, - одернула  себя Лана, - почему там должно было что-то случиться.  Люди могли уехать на отдых, в командировку, на дачу… Могли заночевать в гостях, могли продать или обменять квартиру. Проводка могла выйти из строя… Лампочка могла перегореть…

Что я знаю о жильцах? Почти  ничего… Мой звонок будет некстати. В такой поздний час даже и близким-то  можно звонить только в крайнем случае, а здесь… Я даже не помню, как зовут того человека…. да всё там в порядке. Вот дурочка-дурёха, придумала себе Бог знает что….»

 Но чем больше Лана успокаивала себя, тем скорее  тревога перерастала в уверенность: что-то случилось, нехорошее случилось, иначе чернота за ослепшим окном не была бы такой пугающей и плотной.

   До недавнего времени Лана  понятия не имела о том,  кто живёт в доме напротив, чьё окно светит ей по ночам, кто зажигает свет в этом окне с наступлением сумерек. Сочинять сказки без света в окне  было невозможно – они получались чёрно-белыми и грустными. А всем известно, что чёрно-белых сказок не бывает – сказки должны быть цветными. В редакции детского журнала,  грустные сказки принимать  не хотели и были правы – кому же они понравятся?

Тогда Лана стала подходить к своему окну и смотреть во двор, а так как работала она в основном по ночам, то и облюбовала для себя яркий квадрат окна в доме напротив. Обдумывая сюжет, очередной поворот в судьбе героя или героини, она неизменно смотрела на свет в окне, и судьбоносный поворот  всегда приводил к счастливому завершению сказки.

    В этом году Рождество Ростик- большой предложил провести в Карпатских горах.

Ростик -маленький и Лана  пришли в восторг от такого неожиданного подарка. Недели в маленькой колыбе, среди снежных гор и пушистых смеричек – ёлочек  хватило, чтобы Лане показалось, что поездка  ей приснилась, настолько слякотно и уныло встретил их Город. Было ясно, что попутные ветра снова бродяжничали где-то далеко-далеко за тридевять морей.

А вскоре после возвращения к ней подошёл человек с добрыми, но очень усталыми глазами и улыбнулся:

 - С приездом. Вы ведь уезжали, не так ли? Дней на шесть…

 - Да, уезжали. Мы ездили отдыхать всей семьёй в Карпаты… А что?

 - Видите ли, - он вновь улыбнулся, но глаза так и остались грустными, - я живу в этом доме. Вон моё окно…

 - Кажется, я начинаю понимать, - кивнула Лана, - это Ваше окно светит мне по ночам, ведь так?

 - Совершенно верно, - подтвердил человек, - а мне светит Ваше. И мне было очень тревожно всё это время, пока Вас не было.

До Ланы только теперь дошло, что человек, как и она,  привык видеть свет в окне напротив. В её окне… И свет этот зажигала она сама.

 - Знаете ли, это просто необходимо видеть свет в окне напротив, - его  голос очаровывал Лану, казалось, что она давно знает этого человека, - это вселяет надежду, уверенность и дарит спокойствие. Для жителей нашего Плавучего Города это просто необходимо.

 - Как? И Вы тоже? – удивилась Лана. – Откуда Вы знаете про Плавучий Город?

 Она  вгляделась в его лицо и воскликнула:

 -  А ведь я Вас знаю! Ну конечно, как же я могла Вас не узнать … Года три назад, помните?... В Старом парке на книжном развале. Ростик мой тогда был совсем крохой, ему всего четыре годика было… Мы гуляли и как всегда решили поглазеть на развал, а Вы стояли неподалёку и листали какую-то толстенную книгу, помните?

 - Вполне возможно, - согласился человек, - я довольно часто бываю на развале, - иногда там можно встретить хорошие книги. Добрые,  умные, настоящие сокровищницы мудрости, без глянцевого блеска переплёта, безо всей этой глупой, пошлой и никому не нужной мишуры… Да… И что же?

 - Ростик начал хныкать, просить книгу, которая стоила довольно дорого. Я и сама очень люблю эту повесть, и потом мы купили полное собрание сочинений Владислава Крапивина. А тогда он просил «Тень каравеллы» купить. Ему обложка понравилась – читать-то он ещё не умел, а паруса увидел – и всё…. Я, как ни пыталась оттащить его от книжного лотка, – ничего не выходило. Я ему объясняла, что  дорого, что денег сейчас нет. И тогда…

 - И тогда я сказал Вам, что Вы должны быть благодарны судьбе за сына. Ведь он просил купить ему хорошую, добрую книгу. Книгу, а не компьютерную игрушку, понимаете? Разве часто сейчас встретишь ребёнка, который просит купить ему книгу. Это необходимо ценить в человеке, пусть даже и в таком маленьком…

 - А ещё Вы сказали мне, что нужно как можно чаще приходить с Ростиком в старый парк, и вообще гулять по старым улицам Города. Я запомнила это – и мы теперь только там и гуляем.

  - Скажите мне, Вы часто бываете в новых районах Города?

 - Не очень, - пожала плечами Лана, - но иногда приходится. Я  словно в другое измерение попадаю. Там всё не так, и… я понимаю, что это чушь, но мне кажется, что и люди там другие, не такие как здесь, в Старом Городе.

 - Нет, - мягко возразил человек, - Вы не ошиблись. Всё именно так  - там и люди другие и время другое… А разве можно не стать другим, живя среди однотипных, уродливых зданий, напоминающих больше огромные клетки. Вы знаете, Старый Город строился не хаотично, не случайными людьми. Вы слышали о принципе «золотого сечения» в архитектуре? Дома на улицах и бульварах Старого Города построены с соблюдением этого принципа. Вот поэтому здесь легче дышать, а в старых домах свободнее жить и творить… Поселите-ка поэта в блочную клетку – умрёт поэт! Или ещё хуже – выживет, но умрут стихи в нём. Это смерть заживо – это страшно….

Думаю, что Вы понимаете, о чём я….Но я задержал Вас и потому – разрешите откланяться.

И он действительно откланялся, чем очень смутил Лану, и начал не торопясь, с достоинством подниматься по наружной лестнице к себе, на третий этаж старого, увитого диким плющом и виноградом, дома.

Больше им не приходилось встречаться, но каждый вечер, подходя к окну, она видела ярко освещённое окно,  и  в душе становилось теплее, и сказки слагались хорошие, светлые и добрые, цветные-прецветные.

…. она вздохнула... нет - не уснуть. Уже  утро, наверное…

… вышла на кухню, и к окну –  а там  темно… Четыре часа утра… Не мешало бы поспать хоть пару часиков, - день  предстоит хлопотный…

Она задремала, когда за окном начало сереть, и в этом сереющем утреннем мареве вдруг появился он, - человек из дома напротив.

 - Ой, а что же вы…

 - Нет-нет, - теперь и глаза его улыбались, - я не хотел Вас пугать, так вышло. А свет в окне будет гореть – это я Вам обещаю. Я позаботился об этом, просто сегодня оплошал немного.

Лана облегчённо вздохнула, и сразу пропала тревога.

 - Спите спокойно, я не буду Вам мешать. Прощайте… А Ваш Ростик вырастет замечательным человеком, вот увидите….

…Проснулась Лана, когда уже совсем рассвело. Начало восьмого… Если сейчас Ростиков: большого и маленького, не разбудить, то они обязательно опоздают: большой – на работу, а маленький – в школу.

Странный сон вспомнился только у подъезда, - там стояла  «скорая».

А по наружной лестнице из дома напротив четыре здоровенных мужика-санитара сносили носилки. Накрытое белой простынёй тело... Тело, конечно же...

Теперь тревога, обернувшись страшной догадкой,  сжала сердце цепкими холодными лапами, сжала до боли… Значит, это был не сон, - он приходил прощаться. А ведь я даже не знала его имени…

… Вечером, когда Ростики улеглись спать, Лана подошла к окну:  ярко светящийся квадрат в доме напротив словно подмигивал ей: всё в порядке, не беспокойся. Зажги свет и ты, и пусть свет в твоём окне станет светом надежды для кого-то.

   А Город-Остров  плыл и плыл в океане Времени, навстречу неизвестности, и попутные ветра гудели в его парусах, и всё больше  светящихся окон можно было увидеть в Городе по ночам, словно люди, живущие  в Городе, вдруг поняли как это  важно, -  видеть свет в окне напротив….

    Если бы Таньку сейчас спросили, зачем она это сделала, она не смогла бы ответить по двум причинам. Во-первых, – её всю колотило так, что даже зубы стучали. Эта противная, мелкая дрожь поднималась  изнутри и накрывала Таньку с головой, не давая дышать. Во – вторых – она действительно не знала, почему начала читать не своё, а северянинское стихотворение.

  Литературные чтения проходили в Доме творчества, в огромной комнате, занимающей добрую половину первого этажа. Дом  когда-то давно принадлежал купцу Ганину, а в комнате этой располагалась столовая, и Танька, попав сюда впервые, подумала ,что в такой столовой должны были подавать к обеду что-то необычное, изысканное, суп – прентаньер, например, или профитроли. Макароны явно отсутствовали в меню бывших обитателей этого старого, но всё еще роскошного дома. И сквозь трещины на сложной лепнине потолка, и сквозь изуверски закрашенный масляной краской мозаичный паркет проступало былое великолепие. О супе – прентаньер Танька читала у обожаемого Михаила Афанасьевича, а о профитролях даже и не читала нигде: так, выплыло, откуда- то само собой, прямо как это злополучное стихотворение. И теперь, сидя под лестницей на ящике, в котором уборщица хранила нехитрый свой инвентарь, Танька проклинала тот день, когда, поддавшись на уговоры подруги, пришла на эти чёртовы литературные чтения. Тогда, месяц назад свои стихи читала хрупкая, рыженькая девушка, и Таньке они очень понравились, но у большинства присутствующих ничего, кроме снисходительных реплик, не вызвали.

 - Так писать нельзя, - втолковывала девчонке худощавая сероглазая дама -  поэтесса, довольно известная в городе, как своими стихами, так и своей склочностью. – Это никому, кроме Вас, милочка, не интересно.

А сидящая рядом с ней обладательница антикварного серебра на тонких нервных пальцах (видимо её близкая подруга, потому что Танька видела, что они шептались всё время о чём- то своём), снисходительно улыбнулась:

- Учиться надо, деточка, у классиков учиться.

  В общем, стихи рыжей зарубили на корню, и Танька, было, для себя решила, что ничего из написанного читать здесь не будет, как вдруг услышала свою фамилию. Высокий седой мужчина, руководитель литературной студии объявил присутствующим ,что следующая встреча состоится через месяц, и свои стихи прочтёт Татьяна Чалая.

 - Любопытно, - подруга сероглазой поэтессы  так доброжелательно улыбалась, что Танька всё- таки решила придти и читать.

  Месяц пролетел незаметно. Танька давно уже отобрала пять лучших, на её взгляд, стихотворений, как ей и было сказано, и в назначенный день и час пришла в Дом творчества, а попав в огромную комнату, вспомнила о «тарелочке супа – прентаньер». Она совершенно не слушала, о чём говорили собравшиеся, и опомнилась только тогда, когда седовласый назвал её фамилию. Танька могла поклясться, что слышала эхо стука собственного сердца. «Ищи глаза, - вспомнила она наставления подруги, - найди глаза, в которые будешь смотреть, читая. И тогда всё получится. Запомни – нет ничего хуже, чем нервно бегающие глазки читающего». И Танька выбрала спокойные зелёные глаза седого, отчего ей сразу стало как-то уютнее, и даже сердце её успокоилось. Она прочла первую строчку, и перед глазами, мелькнуло вдруг антикварное серебро. «Таким жестом  королевы повелевали рубить головы, - подумала Танька. Вот, стерва!» А стерва бесцеремонно произнесла : «Громче, пожалуйста, что Вы там себе под нос бубните. И потом, Чалая - это что, псевдоним, что ли?»

«Вот стерва», - подумала Танька и ответила, - Чалая – это моя фамилия, а ещё, это масть лошади. Есть гнедые, есть каурые, а есть чалые!

- И что же это за цвет – чалый? – владелица антикварного серебра явно была не в духе.

- Представьте себе лошадь, которая ухитрилась сделать мелирование, - Танька изо всех сил улыбалась, но внутри у неё снова всё дрожало от волнения.

- Да ладно тебе, Соня, пусть девочка читает, - полненькая женщина с лицом доброй феи из старой детской сказки попыталась помочь Таньке. Антикварное серебро ещё раз мелькнуло в воздухе и замерло на столе.

  Танька прочла две первые строчки:

Величье мира – в самом малом,

  Величье песни – в простоте.

«Что я делаю?! Это же не мои стихи!» -  Танька растерянно посмотрела на седого, но тот с совершенно безучастным видом делал карандашом какие-то пометки на полях толстого журнала.

- Что же Вы замолчали? Продолжайте, пожалуйста, - сероглазая поэтесса насмешливо смотрела на Таньку. И Танька продолжила:

     Теперь же, после муки крестной,

    Очищенная, возродясь,

    Она с мелодией небесной

    Вдруг обрела живую связь.

Дочитав северянинское «Возрождение» до конца, Танька хотела сказать, что Северянин - её любимый поэт, и поэтому она начала с его творчества, но не успела, потому что   примадонна недовольно спросила :

- А что это за прилагательное у Вас в третьей строфе - «ручейково», или это не прилагательное, а наречие… Или вообще – чёрт знает что! Что  за новшество?

Да и «зальдить» Ваше  режет слух. Это никуда не годится.

- У Вас какое образование? – опять это серебро перед глазами. На мой взгляд, все Ваши эпитеты, которыми Вы так щедро здесь разбрасывались, есть не что иное, как элементарная безграмотность.

Танька слушала нелестные эти отзывы и мысленно просила прощения у Игоря Северянина. Она, наконец, осмелилась посмотреть в глаза руководителю студии и с изумлением увидела, что тот едва сдерживает смех.

- Вы всё знали и не остановили меня, - укоризненно прошептала Танька и в слезах выбежала из комнаты, а седой, не в силах больше сдерживать смех, расхохотался.

Сероглазая поэтесса обиженно поджала и без того тонкие губы:

- Может быть, Вы объясните нам, что здесь происходит, Сергей Викторович?

- Нет уж, милейшая Анна Николаевна, я обьяснять ничего не буду. А тот, кто желает получить объяснения, пусть обратится к творчеству Игоря Северянина.

По бледному лицу поэтессы расплылись бесформенные алые пятна.

- Так эта нахалка нам Северянина читала? Да как она посмела?! И Вы не вмешались, не прекратили этот балаган?

- Не может быть, - растерянно сказала её подруга. А кто её вообще сюда привёл, эту дрянь?

Танька услышала шаги в коридоре и замерла. «Слава Богу, мимо. Ничего, скоро они разойдутся, и тогда я выберусь отсюда, пойду домой и никогда больше здесь не появлюсь».

- Выходи, Чалая, я знаю, что ты здесь,- услышала она голос седого, и сердце её вновь забилось, как у пойманной в силки птички.  Она вышла из своего убежища и тихо сказала:

- Простите меня, Сергей Викторович, я и сама не знаю, как это случилось. Я не хотела, честное слово.

А он смотрел на неё и вспоминал, как лет тридцать назад сам сидел под этой самой лестницей, только стены здесь были тогда выкрашены в какой- то другой цвет.

Сергей Викторович улыбнулся нахлынувшим воспоминаниям.

- Да будет тебе, Чалая, не оправдывайся. Запиши-ка лучше мой телефон и адрес. Есть на чём?

- Есть,- шмыгнула носом Танька, доставая из кармана джинсов маленький, изрядно потрёпанный блокнот.

- Я жду тебя через неделю со стихами. Только обязательно позвони накануне, лучше вечером.

И, уходя по широкому, светлому коридору, добавил:

- Со своими стихами, Чалая, со своими. Северянин в моей библиотеке давно есть.