12  

                                                                                                                         Входи, госпожа! Ликует Куту!

                                                                                                       Дворец преисподней о тебе веселится!

                                                                                                                    Шумеро-аккадская мифология

   Свой гонорар за четыре договора я получать не стала. Вернее, расписалась за него в ведомости, но несколько запечатанных банковских пачек весьма крупного достоинства, как и зарплату менеджера по рекламе, оставила на столе. Ну, как бы я принесла домой и как объяснила бы происхождение таких денег? Тем более, памятуя Бабино наставление про тюрьму и суму. То, что подпись как раз и стоила бы таких последствий, мне почему-то в голову не пришло.

   Впрочем, горбачёвское «Что не запрещено, то разрешено!» окрылило многих. Тем паче что золотые шлюзы распахнула сама «царственная чета»: Раиса Максимовна, в отличие от прежних, зажатых церемонными условностями, кремлёвских дам, в Лондонском «Картье» за купленные бриллиантовые серёжки непринужденно расплатилась не виданной нами прежде кредитной карточкой « Америкэн Экспресс». Наличие её предполагало счёт в одном из западных банков! Или... что личные покупки леди Горбачёвой оплачивало само советское правительство, у которого такие счета точно уж были в наличии.  Дерзость по тем меркам немыслимая. В означенные времена даже обуянному страстью к иномаркам класса « люкс» Леониду Ильичу подобное в голову бы не пришло. Он просто униженно выклянчивал их у правительств западных государств... Что ж, любая ложь познается только в сравнении с истиной, а мы-то истину раньше и не знали. Предприимчивые одесситы отреагировали стремительно. «Ой, вэй, - посмеивались старые дамы на «Привозе». - Вы слышали, какой шикарный гембель сделала мадам Горбачёва? Она-таки нагнала всем волны в тазике, и теперь у нас будет мигрень окончательно. Эйнштейн-таки да был прав! Цухес - на минуточку! - при нашем еврейском мазл стал-таки в квадрате!» Имелась в виду знаменитая формула Е = МС-квадрат. Поскольку Е – в одесском вольном переводе читалась как «евреи», а С - «цухес» - всем известное слово, означавшее нижнюю заднюю часть тела, было в квадрате именно к М - «мазл», значившему «счастье», то в скорректированном для приличия виде, получалось, что еврейское счастье опять в большой заднице. И на столы партсекретарей посыпались красные книжицы с заявлениями о выходе из рядов передовых строителей коммунизма. Как грибы после дождя, поднялись так называемые СП. Озвучены были даже ранее тщательно законспирированные связи с зарубежьем. Одесские улицы все активнее полнились разноголосым гомоном иностранных туристов. И года не прошло, как новейшие медицинские технологии СССР, завоевав Украину, победно шагнули за кордон.

   Москвичи уже готовили поездки групп советских врачей в ряд европейских стран, когда мне выписали необходимые загранпаспора: служебный – для визитов в страны соцлагеря и обычный – во все страны мира. Но, как у меня часто случается, именно в такой соблазнительный момент я не могла воспользоваться шансом. Ехать мне было пока некстати – до отпуска далеко, а взять за свой счет не получалось. Да и у Юльки как раз разладилось с Конем.

   Всю весну они ходили в Гидропарк слушать соловьев и возвращались перед самым закрытием метро, а я, как обычно, стояла на часах. Но в тот раз Юльки не было долго. Кукушка в половине второго ночи только было высунула клюв, чтобы сообщить время, когда девчонка, раскрасневшаяся и злая, влетела в дверь. На мои расспросы она лишь обиженно сопела.

- Но все-таки, что случилось, Юля? – тихо, чтоб не прослышал наш домашний генерал, спросила я: - В такой час как ты доехала? Олег взял такси?

- Ага, такси! - взорвалась Юлька. - Я одна шла пешком от метро!

- Как – одна?! - ахнула я.

- Очень просто. Ножками!

- А что же Олег?!

- То, что он трус!

- Что значит трус?

- А то и значит! Ко мне в метро стал клеиться какой-то бандит, и что, ты думаешь, сделал твой Олег?

- Почему – мой? - опешила я. - И что он сделал?

- Он! Спрятался! За колонну!

   Я ничего не понимала и, увидев мое замешательство, она начала по порядку:

- Метро уже закрывалось. Когда мы спускались на эскалаторе у Дворца Спорта, Конь вдруг ляпнул, что в такой одежде, как у меня, ходят только одесские проститутки.

  На Юльке был глухой шифоновый комбинезон бутылочного цвета от одной из самых престижных французских фирм. Я купила его на так называемые «боны» - чеки Торгмортранса - у одного знакомого моряка. Комбинезон был элегантно отделан золочеными пуговками с монограммами фирмы. Стройная Юлька в нем выглядела как сошедшая со страницы модного журнала.

- Я обиделась и двинулась вниз по эскалатору, - продолжала Юлька все так же запальчиво. - И вот когда я сошла на перрон – представляешь?! - ко мне подвалил тип в кожаной куртке! И спрашивает, можно ли со мной познакомиться. Я, естественно, говорю, нельзя, я, мол, с парнем. А он: а где твой парень? Я оглянулась и обнаружила, что Конь-то мой проходит мимо! И держит курс дальше по перрону! Вперед!... Тип опять спрашивает: ну, где же твой парень? Я указала на спину Коня, а тип схватил меня за рукав и как заорет: «Что ты мне лапшу на уши вешаешь? Если бы он был с тобой, он бы подошёл и увёл тебя. Да ты знаешь, кто я? Да я тебя, да я тебе! Все, поедешь со мной...». Я стою и не знаю, что делать, а тип-то не отпускает! И накаляется всё больше! И тут сквозь слезы я заметила Коня - он то выглянет из-за колонны, то опять за неё юркнет, представляешь?!...Я говорю: «Ну, посмотри же, вон он из-за колонны смотрит на нас!». - «Где, не вижу!». И - увидел. Он даже выпустил мой рукав от изумления: «И правда! Ни фига себе! И ты встречаешься с такой мразью??? Хочешь, я сейчас пойду и дам ему в морду?». - «Хочу!» - говорю. Я даже обрадовалась! … Последнее, что я видела: тип в кожаной куртке, размахивая кулаками, наступал на Коня, а Конь, отступая, увертывался. Тут как раз пришёл последний поезд, я рванула в вагон и ...

- И потом шла от метро одна?! Через парк?!

- Одна. Пешком. А что оставалось?! Вот – твой Конь!

   Мне нечего было сказать. Я даже безмолвно проглотила, что Конь – мой. Тем более что тут в коридор выплыла наша Баба в ночной рубашке до пят и принялась осыпать проклятьями и Коня, и злополучный комбинезон, купленный за «боны», и всех нас вместе взятых. Оказывается, она всё слышала, более того: когда я выходила в подъезд посмотреть, где же Юля, она решила проверить, кто там стукнул дверью. Вышла – и увидела, что меня нет, а в Юлиной кровати - кукла.

Крик стоял до трёх часов ночи...

…Ехать за границу я не могла по важным семейным обстоятельствам…

- Но сейчас набирается группа в Швецию, - продолжал уламывать меня Абрамов. – И я поеду с тобой. Ты представляешь, как мы там сможем провести время?

   Он никак не мог взять в толк, что мешает мне согласиться. А я смотрела на него и начинала понимать его жён и детей.

   У Абрамова было двое детей от разных жен. Старшая – Виолетта – высокая улыбчивая блондинка года на три старше Юли. Виолетта уже была замужем, имела маленького сынишку. Рядом с Юлькой, совсем еще зелёной, несмотря на свои 19 лет, она выглядела совершенно взрослой и видавшей виды женщиной.

   Младший – Серёжик – наоборот, родился позже Юльки лет на пять. Он был довольно красивым, но очень неуверенным в себе мальчиком, и потому, наверное, в качестве самозащиты поглядывал на всех с несколько высокомерной, но трусоватой усмешкой. Такими бывают маленькие дворняжки, из тех, которыми машет хвост. При плохом расположении духа они сварливо лают, готовые, тем не менее, чуть что - дать деру. Абрамов уже сейчас, за несколько лет до окончания Серёжиком школы, подыскивал протекцию, чтобы «поступить» сына в институт. Но потомок, вызвав глухую ревность сестры, и к этой завидной перспективе относился без почтения. Оба отпрыска совершенно не праздновали папашу. Как и друг друга, впрочем.

   Один весьма успешный ученый – биолог, очерк о котором я недавно выдала в эфир, рассказывал  мне о теории американского ученого Дэвида Меха. В конце шестидесятых тот выдвинул концепцию альфа-иерархии в стаях волков, макак, гамадрилов и бабуинов. Ученый поведал, что в шутку как-то понаблюдав за своими коллегами мужского пола, выявил - теория Меха вполне применима и к человеческой стае. В его научной лаборатории, например, все выгодные должности оказались именно у самых нахрапистых и бесцеремонных. Тех, кого по самцовой иерархии причисляют к «альфа». «Понаблюдайте - и убедитесь: тот, кто позиционирует себя номером один, всегда имеет массу конкурентов и недоброжелателей, - усмехнулся он на прощание. - Причем конкуренты и тайные соперники будут не только на работе. Когда потомство - юные кандидаты в узурпаторы - подрастет, будут они и в семье.»

   Говоря языком той самой теории и судя по отношению к нему, мой избранник для своих «продолжений» представлял пусть не вполне завершенный - человек все-таки! - но образец альфа-самца.

   Абрамов и впрямь был убеждён, что он – эталон для молодых. Без конца вспоминая, как школьником, чтобы заработать на новые ботинки, грузил тяжеленные мешки сахара в порту, он будто нарочно подчеркивал это. У него даже стихи про тот сахар были. Очень неплохие, кстати! А после окончания школы, вместо того чтобы пойти в вуз на стационар, Абрамов намеренно повернул на заочное, чтобы работать и помогать матери. В пятьдесят лет, увлекшись инновациями, он за короткий срок защитил докторскую, положив на лопатки всех оппонентов в одном из престижных вузов Москвы! Да еще и застолбив патент на авторскую методику по лечению язвенной болезни миллиметровыми волнами крайне-высокой частоты! Он привык к тяжелым нагрузкам, с него еще в детстве спрашивали, как со взрослого, – отец-то погиб в войну. Так что конфронтация с потомками для Абрамова была, пожалуй, естественна, как дыхание. Детвора старше 12 лет детьми ему не казалась, как, впрочем, и те, кто младше 12. А что касается меня, мои метанья он вовсе полагал маловразумительными. Он не сомневался, что, благодаря моему постоянному вмешательству, свою жизнь Юлька успешно построить не сможет.

- Что ты над ней квохчешь, как курица? Пусть учится самостоятельности. Почему ты ее не можешь оставить? С бабушкой?

   Я знала, почему. Мне не хотелось, чтобы моя дочь и в юности оставалась на попечении властной старухи, один взгляд которой всем без исключения внушал сознание странной и безотчетной виновности. Баба на Юльку смотрела свысока, как на чужую, и не упускала случая назвать её Вторым Ярпнём.

   Наверное, главный враг любви то, чего нам самим не хватает. А как я понимаю, Бабе с самого детства больше всего не хватало именно любви. Время такое выпало – сначала революция, потом – Великая Отечественная, между ними – сталинизм. Времена жесткие, не располагающие к сантиментам. А теперь, на склоне лет, она никак не могла уяснить, что значит «перестройка». Ведь перед исчезновением какого-либо народа из истории в первую очередь утрачиваются его самые высокие культурные прослойки. Всего-то неполный век тому чистокровная порода, как цемент в растворе, перемешалась с низкой. И вот - опять реконструкция: снова ломать, снова перемешивать и лепить еще более низкосортное общество. Зачем? Чтобы смести с лица земли даже память о былой монументальности? Кому выгодно? Стало быть, кто-то в этом крайне заинтересован. Кто? Почему она, рожденная в высоких слоях, потеряв все, что ей полагалось, должна спускаться все ниже? Для кого освобождать место? И за что такая судьба выдалась?! То, что повезло с мужем – нашим Дедой - она и в расчет не брала: их свел фронт. Рок. А без факта происхождения, несмотря на солидный семейный стаж, свой брак она считала как бы условным. Кроме того, этот дар судьбы был для нее слишком малой компенсацией за все пережитое.

   Да, чем явственнее проступало будущее, тем больше искажалось и прошлое. Будущее ведь выходит наружу очень осторожно, очень медленно. Но когда из своего туманного зеркала оно начинает понемногу проясняться, прошлое тоже выглядит уже немножко не так, как до того было принято считать. Короче, объяснить Абрамову мою позицию было неосуществимо…

   Чем-то они - Баба и Абрамов - походили друг на друга. Чем - пока для меня оставалось за семью печатями. Хотя тщательно скрываемые арсеналы все той же недосягаемой авторитарности из него эпизодически прямо-таки перли, прямо-таки выплевывались протуберанцами то там, то сям сквозь привычно доброжелательную улыбку. И своей Виолетте, и моей Юльке Абрамов выговаривал за их манеру одеваться почти Бабиным языком.

Виолетте: - Что ты, как потаскушка, заголила юбку выше пупа? Ты надеешься, что тебя кто-то приличный склеит?

Юльке: - Только с твоими коленками и носить эти штаны-недомерки!

Имелись в виду шорты, в которых Юлька ходила с Виолеттой на пляж.

Хотя и та и другая одевались, как все девушки их возраста. Да и коленки у обеих были вполне нормальные – узкие и белые.

   Обе девчонки, как только познакомились, тут же принялись дружить против «папика». Они устраивались где-нибудь в укромном уголке, часто прямо на его балконе – голова к голове - под защитой виноградных листьев и гирлянд бубырей вперемешку с песочниками. Абрамов вялил бычков по местному обычаю – на этом клочке коммунальной собственности между небом и землей. И если он не покуривал там, занимая все игрушечное пространство внушительной своей фигурой, располагались и поливали его из всех брандспойтов словаря Даля. Только Юлька – осторожно, приглядываясь и анализируя, а Виолетта – открыто, иногда даже с судорожным придыханием: «Как я его не-на-ви-жу!!!». А если Юлька пыталась выяснить – за что, Виолетта начинала дрожать, и на ее губах от ярости выступала пена.

- А что хорошего я могу вспомнить о нем? Он же Гений, он - главная персона! Все для него! Стоит-качается над моей кроваткой, гений пьяный, и стихи бубнит… Хоть бы раз сказку почитал!

    Мало того что «альфистый» - но Абрамов был ещё, к тому же, человеком безусловно, что называется, «творческим». Стихи – лишь частный случай проявления его фонтанирующей натуры. Эмоции в нем дымились, как непогасшие угли, и стоило в какой-то момент его голову посетить самой сумасбродной идее, она захватывала его целиком, как спичка березовую кору, хотя и так созидательные амбиции полыхали в нем безостановочно. Он успевал печататься в научных журналах и выступать на симпозиумах, участвовать в каких-то поэтических конкурсах и сочинять сценарии для масштабных городских праздников, которые часто сам и проводил. Вести литературную студию, скрещивая шпаги с какими-то не известными мне гигантами мысли и пера, после чего с видимым наслаждением читать им свои собственные творенья. Причем читал, как актер, самозабвенно, постепенно взвинчивая себя и опьяняясь… Уж, конечно, нормальным людям жить с ним было невмоготу. Прямоугольники бумаги с его размашистым почерком устилали все поверхности крохотного жилища, куда по виноградной лозе, как по корабельным снастям, пробирались бессчетные дворовые коты, отдохнуть от ловли крыс. А странного вида люди, вероятно, почитавшие за честь свое вторжение, могли явиться к нему даже после третьих петухов. На чашку чая, так сказать.

    Если я приезжала без предупреждения, то запросто могла наткнуться даже на парочку йогов, невозмутимо расположившихся посреди комнаты в позе лотоса. Или волонтеров, балдевших под излучателем очередного аппарата, доставленного из Москвы. Может, в очередное детище - ударно-волновую медицину - так сразу никто бы и не поверил, если бы не эти добровольные почитатели. Абрамов зажигал. Он увлекал. Для него громыхать стихами, как и повествовать об ударно-волновой медицине, было не просто действо – это был тоже акт творения. И почти несбыточные проекты ценой гигантского выплеска его вулканической энергии проявлялись в физической реальности. Какие уж там дети! Дети с их вечно больными животиками, ушками и режущимися зубками сводили с ума и более домашних мужчин. Абрамов же всегда предпочитал творческую свободу вязкой семейной рутине и собственную поэзию - чужой прозе. С момента встречи с ним мой старый блокнот, прежде под завязку набитый литературными набросками, теперь обрел пусть несколько сомнительную, но девственность. Я давно не раскрывала его страниц. Из писателя я постепенно превратилась в штатного почитателя Абрамова. Он-то продолжал восхищать меня. Но при этом я уже не грезила мифическим андрогином с двумя лицами – моим и его. В меня постепенно проникала усталость от его напряженного пульса. И всё с большей регулярностью уколами всаживались горчащие признания самой себе: кое-что в Абрамове я, как всегда, придумала, подогнала под себя, а кое в чем и дорисовала. Впрочем, как известно, даже у одного лица левая и правая стороны никогда не симметричны. Но по закону инерции правосторонняя иллюзия по-прежнему принималась моей левой несколько скособоченной стороной с активной готовностью – «взялся за гуж…».

   Свои стихи и не свои, но одобренные им самим, он мог часами бубнить себе под нос, как мы иногда распеваем навязавшийся модный мотив. А подчас еще и с кем-то вслух вел воображаемый яростный спор, накручивая себя перед очередной схваткой с противником. Каждый, кто не разделял его точки зрения, становился врагом. Впрочем, я на это внимания не обращала, привыкнув к подобным эмоциональным выплескам и у себя дома.

- А он не сумасшедший? - опасливо допытывались подруги, особенно Нэля. - Ты обрати внимание - он идет по улице и бормочет.

   Я посмеивалась, потому что именно Нэля когда-то с пеной у рта расписывала мне «кристальные» качества Абрамова. К тому же и моя мама иногда машинально разговаривала сама с собой - признак то ли раздражения, то ли творческого «одержания». Она в юности, как и Абрамов, писала стихи. Их даже печатали в городских газетах. Я видела эти прожелтевшие листки среди ее реликвий в старом, 18 века дубовом сундуке, который запирался на внутренний замок. Замок имел личную тайну, открыть его мог только владеющий секретом. И когда обладатель этой тайны, то есть Баба, проворачивала в прорези большой хитро завитый ключ, раздавалось мелодичное дзиньканье из нескольких музыкальных тактов. Там, в сундуке, среди изумительных кружевных подзоров и скатертей прошлых столетий хранилась расшитая жемчугом и топазами икона Христа-спасителя, которой мою прабабушку благословляли на брак. И еще серебряные ложки с клеймом «1875 год» - все, что у нас осталось от тех времен.  

 Продолжение

http://diligans.ucoz.ru/load/l_cheban/2-1-0-443