ЕВГЕНИЯ БАРАНОВА
***
Когда власть изменяется чаще, чем расписание,
когда в центре столицы бесплатные дарят гробы,
моя Родина — женщина с пепельными глазами —
устает оттирать от крови отвердевшие лбы.
Они могут быть глупыми, злыми, смешными, жестокими.
Все равно они люди — что в нео-, что в палеолит.
Моя Родина – женщина в доме с разбитыми стеклами.
Она плачет и плачет и, кажется, даже скулит.
Ни любви, ни тепла, ни пощады, ни позднего знания.
Только гром, только горн, согревающий всех до костей.
Моя Родина – женщина.
«Женщину, женщину ранили!
Пропустите кого-то! Хотя бы кого-нибудь к ней!»
Нет дороги
Нет дороги длинней,
чем дорога назад.
Паруса
обвисают, как кожа на брюхе голодной собаки.
Нет дороги длинней,
чем дорога.
Любая.
Ты сам
порождение слуха, и слухов, и лишней бумаги.
Засыхающий тополь рассказывал сказки корням,
грелся вечер в желе подозрительно чистого солнца.
Нет дороги длинней,
чем дорога по брошенным дням.
Нет дороги родней,
потому что ты памятью сросся
с каждым рейсом,
обидой,
плацкартой,
немытой рукой,
с каждой девушкой в тамбуре,
с каждым кондуктором строгим.
Нет дороги длинней, чем дорога назад, дорогой.
Нет дороги длинней, чем дороги, дороги, дороги.
Посвящение Бродскому
О, не выходи из комнаты, не вызывай... Ты вышел.
Почувствуй себя бракованным, бессмысленным, смелым, лишним.
Почувствуй, как день сутулится, как свитер оброс оленями.
Ты в общем-то не Кустурица, зачем тебе ждать прозрения?
Ты пишешься так, как слышишься. Вселенная ждет, немая,
хоть Курта, хоть Сида Вишеса, хоть — молодого Мао.
Усталым, ненужным, сложенным танцуешь, как Бродский в мебели.
Обыденность — это крошево из Байрона или Гегеля.
И все-то вокруг расколото, размолото словом липким...
О, не выходи из комнаты, не совершай ошибки.
***
Съешь этих мягких французских булок.
Съешь, успокойся да выпей чаю.
Видишь — горит подо мной проулок.
Видишь ли, кот по тебе скучает.
С Миллером Генри почти сроднились.
Булочник Петр грозит кредитом.
Каждое утро макаю в известь
чувства мещанского пережиток.
Черт подери — или даже Бог с ним.
Черт бы побрал — да все души гладки.
Вечер. Кофейник. Седая осень.
Зимнее солнце в сухом остатке.
Яблочко
Иногда начинаешь — не о чем говорить.
Вьешься себе, как Вертер, как дождевая нить.
Как расписная дура,
как взбитый чай.
Иногда начинаешь — кажется невзначай.
Иногда начинаешь — хочется отыскать
-Бога,
-наивность,
-душу,
-ребро холста
Поезд. Границу. Деньги.
Печаль до дна.
Находишь —
одни глаголы во временах.
Иногда начинаешь — думая, что любим.
Целуешь кого-то прям-таки в светлый нимб.
Потом умираешь,
ищешь чулан/чердак,
и все бесконечно,
и невозможно так,
как больше не будет
— больше нигде ни с кем —
и боль заглушает придурь твоих поэм.
И ты начинаешь:
— ...яблочко, не катись...
И ты понимаешь, что же такое жизнь.
Посвящение слову
Чувствую, как из меня вырастает слово,
рвется на небо, боли моей испив.
Слово, пожалуйста, выжми себе другого,
как золотую мякоть из тела слив.
Слово — хорошее.
Словушко!
Слон-словечко!
Прочь из посудной лавки!
Запрячь ножи!
Мне бы хотя бы месяц, хотя бы вечер.
Мне бы хотя бы вечер, хотя бы жизнь.
Сон мой нескромен:
жатва,
жаровня,
жажда.
Губы мои стремительны, как война.
Не забывайся, не сомневайся даже —
не оставляй без вымысла свой сонар.
Не оставляй без Шиллера или грога,
не оставляй без шиллинга, без тревог.
Каждое слово — ласточка в доме бога.
Каждая рифма — право на эшафот.
***
Регата. Парусник. Четыре корабля.
Сей список — журавлиный, красноперый.
Волна играет белыми. Маяк
выдерживает взгляды репортеров.
На побережье — бой и бабл-гам.
И жжет глагол у хлебного киоска.
Регата. Парусник. К недальным берегам
уходят одинокие подростки.
Как хорошо быть штурманом! А дни!
какие дни стоят у Жюля Верна!
И мальчики становятся — людьми.
И блинная становится — таверной.
Колумб
Я Колумб,
Я дворняга Колумб!
В голове моей спят переулки.
В голове моей тяжесть шкатулки
переполненных временем рун.
Я – Колумб,
я – коралл,
я – корунд.
Я перчатка тончайшего меха.
Мой хозяин забыл и уехал.
И теперь меня вряд ли вернут.
И теперь мое место в каюте.
Чудеса парусиновой сути
и горячие пальцы минут.
Я – Колумб! Я – Колумб! Я – Колумб!
Божья дудка!
Стальная заря!
"Капитан, торопитесь, земля!"
Terra Incognita
Не вытравить из сердца теорем,
из времени не выстругать петлю.
Как говорил Шекспир или Моэм,
луна и грош равны по декабрю.
Как говорил Высоцкий или Бах,
но главное — что ты не говорил.
Поэзия — лишь вымысел бумаг,
бессмыслица серебряных чернил,
всего лишь отражения мои,
всего лишь геометрия улик.
Достаточно пароли удалить,
и страсть переливается в других.
Woody Allen
Родной Вуди Аллен! Пишу тебе из предместья.
Здесь ели сутулы, как фрукты на мокром тесте.
Здесь сон убегает, снежинки собрав в корзину.
Здесь лучший асфальт — от почты до магазина.
Никто не смотрел беднягу Антониони,
зато из окна заливы, как на ладони.
И в принципе можно жить-не тужить со всеми,
но матрица сдохла — ошибка, наверно, в схеме.
Слежу в результате за Полночью из Парижа.
Твой Хэм горделив, а Пикассо — слегка пристыжен.
Твои проститутки — солнечны и приятны.
Их сложно представить, как в сыре цветные пятна.
И джаз торжествует — смел, прихотлив, уместен.
Как в мелкой квартире с адресом из предместья.
Bric-à-brac
То ли Vogue, то ли век.
Упадем, упадем
на резиновый снег
под холодным огнем.
Зажимая в руках
неотбеленный холст,
мы увидим, что страх —
это то, что сбылось.
Мы запомним лишь тех,
кто летать обречет.
То ли бог, то ли смех,
то ли пули расчет.
Пустяки. Перебой.
Утомляет слегка.
То любовь, то люголь,
то на горле строка.
***
"Не ломай головы", — говорила Антуанетта.
Говорила, конечно, сказочно — по-французски.
Зимним вечером в Ялте,
поздним — уже в Соренто
неизвестный бармен расплескивал белый_русский.
Мне хотелось представить тебя молодым джедаем,
сделать группу с названием сочным, как Piggy Jazz.
Наша долгая жизнь потихоньку летит и тает,
как советских республик густой золотой запас.
Кое-кто оженел, кое-кто перестал томиться,
кто-то ищет лицо, кое-кто не терял лица.
А разгадка одна. Через несколько лет мне тридцать,
и это бессмысленно в принципе отрицать.
И это — обыденность:
проза, ружье, больница,
обеды по средам,
поклонников полный зал.
Никто не умрет. Мне исполнится ровно тридцать.
"Да здравствует революция!"
Точка.
Залп.
***
На миру и жизнь не страшна.
На миру и мира не жаль.
Оплывает сквером луна,
оплывает даром фонарь.
Тишина — священный телок:
разухабил вдребезги грусть.
На миру и день — недалек.
На миру и смерть — наизусть.
Всех бессонных телом и ртом
укрывает неба калач.
На миру и мертвый — ведом.
На миру и август — палач.
***
Скажи только то, что обязан сказать.
Иначе — не говори.
Я вижу, как в небе горят поезда
и день у грозы болит.
Я вижу состав и движения в нем,
и клекот, и гарь луча.
Не стоит живого просить о живом —
не стоит и отвечать.
Простой.
Остановка.
И кукольник скис,
и кукла мертва на треть,
и если здесь кто-то играет в жизнь,
зачем на него смотреть?
Дожди!
Завтра будут дожди и дожди
и на кошках простывшие блохи.
Если долго куда-то идти,
то приходишь к началу эпохи.
Если долго рассматривать дверь,
все равно не пойдешь на прогулку.
Телефон, как прирученный зверь,
вытирает хвостом штукатурку.
Тянет лапу рекламный медведь.
Вот и август пройдет. И полгода.
Ничего никому не хотеть,
кроме чаю и взлетной погоды.
Догорает — последний фитиль,
добивает — последнее слово.
А поэзия, как ни крути, —
только дудочка для крысолова.
Евгения Баранова
Поэт, прозаик. Родилась в 1987 г. в Ялте. Финалист «Илья-премии -2006». Вторая премия на Международном поэтическом конкурсе "Серебряный стрелец"
2008. Третья премия международного литературного конкурса "Согласование
времен" 2010 (поэзия). Дипломант Международного
поэтического конкурса "Лужарская Долночь" 2013. Произведения
публиковали "Ликбез", "Журнал Поэтов", "Новая реальность", "Байкал", "Дети Ра", "Южное сияние", "Новая Литература", "45-параллель", "Гостиная", "Пролог" и так далее. Автор двух книг — "Зеленый Отсчет" (2009) и "Том 2-ой" (2012). Участник "Киевских Лавров" 2009, 2013. Судья Международного поэтического конкурса "45 калибр". Модератор портала http://litfest.ru .
Авторский сайт — http://hoagoa.org.ua
.
|