Размазанный горизонт, словно выпиленный лобзиком на вселенском уроке труда богом-троечником, и полная банка окурков – сколько они там лежат? Где-то около года. Или больше. Где-то около пятидесяти лет. Это главные слова. Это главные слова моей жизни. «Где-то» и «около».

Вот есть люди, которые проживают жизни, а потом их дети или соседи спрашивают: что вы помните о папе и о маме, о тёте Гале с третьего этажа? И тогда говорят: «прекрасная женщина», «служил на флоте», «начальник отдела», «слипшиеся пельмени», «дважды сидел», «красивая», «три жены», «синяя тойота», «актриса», «два высших образования», «бесстыжая», «золотые руки» «вставная челюсть».

А вот что скажут обо мне? Где-то и около. Вот два слова. Два слова. Два. Около и где-то.

Анна Яблонская     «Где-то и около» (пьеса)

***

RAILWAY INDUSTRIAL

это очень трансцендентально
фотографироваться на вокзале
пытаться поймать объективом и ртами
хвосты уносящихся зданий
запах расплавленного металла
летний фальцет однорукого барда
пирожки с мясом край измочаленного одеяла
из окна плацкарта
это чертовски концептуально
ходить босиком по холодным рельсам
можно почувствовать себя наскальным,
плоским дождём апрельским
или мелкой колючей галькой
желтой насыпью полотняной
это очень трансцендентально
что эту женщину звали Анной

***

я пью еле тёплую воду с осколком лимона
мне нравится город
соскабливать шрамы с предплечья
портовые краны
и люди живущие в моно
однажды уронят балконы свои в бесконечность
я ем пироги, начиненные звуками линий
мне нравятся бланки,
ничем не заполненный почерк
меня расфасуют в кувшины из солнца и глины
а может быть просто в железные звонкие банки
я стану читать «анатомию сна и момента»,
закутавшись в нежность,
идти за космическим плугом
и стану – возможно – не музыкой, но инструментом
в руках Человека с таким же серебряным кругом

 

РАСПЯТИЕ

Я больше был растерян, чем распят
Неверием или, возможно, верой,
Одетый в гвозди с головы до пят,
Нанизанный на штык легионера.
Я больше был, чем не был. Наконец
Табличка «Царь», к тому же «Иудеи»
Больней давила в темя, чем венец,
И с двух сторон несчастные злодеи
Мне говорили: «Ты не виноват!»
Я виноват! Мечты об общем рае
Не отменяют персональный ад,
Наоборот: подталкивают к краю.
… И я не понимал, зачем звезда
Тогда светила маме над яслями,
Я превращался в щепку от креста
И горизонт свивался вензелями
На черном небе. Никаких следов
Присутствия хотя бы тени Бога,
А только прах людей и городов,
Что все двенадцать отряхнут с порога…
И крест скорее был упрек, чем крик:
«Меня оставил ты, Отец небесный!»
И меньше всех я верил в этот миг,
Что все-таки когда-нибудь воскресну.

 

НА СМЕРТЬ КОЛЕНОК

положи мне руку на колено,
там, где нервов самые истоки,
мы не одиноки во Вселенной,
просто мы вселенски одиноки…
у любви такая масса нетто –
не поднимешь, сколько ни старайся,
видно на Земле мне жизни нету,
видно есть мне только жизнь на Марсе…
мне вкололи космос прямо в вену,
экипажи ждут в небесных лодках,
положи мне руку на колено,
там, где стрелка…стрелка на колготках…
мне не жаль ни страха, ни упрека,
мне не жаль ни потолка, ни стенки…
мне не жаль ни Юга, ни Востока,
мне немного жаль свои коленки…

 

МНЕ СНИЛСЯ ДОМ

Мне снился дом, облитый сургучом,
Над домом ива низко наклонилась.
Я утром разговаривал с врачом.
Он спрашивал меня о том, что снилось.
Я рассказал.
Мне снился дым без дома и трубы.
Мне снился кот, чей хвост трубой был поднят.
Еще во мне приснились мне рабы –
По капле их выдавливал, но помню,
что не был понят
ни домом, ни рабами, ни врачом –
мне снилась материнская утроба.
Я из нее с трудом был извлечен
и почему-то сразу помещён
в прямоугольник гроба.
Я не захотел
Таких пространств, таких перемещений
Я был всего лишь атом в сгустке тел,
я – атомный – потребовал прощенья,
и был прощён.
И возвращен сюда –
В густую вязь вибрирующей яви,
где на дорожках Страшного Суда
под каблуком поскрипывает гравий…
И ждет письма хозяин сургуча
И снова ждет врача хозяйка дома
А ива, как ни странно, ждет луча,
покачивая веткой невесомо

 

* * *

между мной и не мной разрушается карточный мост
и теперь я не знаю, в каком направлении ост
и куда мне идти, если пункт назначения – ист
раздается внутри молодецкий пронзительный свист
и шуршание крыл, и жужжание шершней и ос
на губах замирает молитва, бессвязное: Гос
подь – поди разберись, кто ответит на легкий вопрос:
почему все молитвы спрессованы в емкое SOS?
ну, а я распускаю молчанье заплетенных кос
потому и заслышался свист и разрушился мост
и не SOS а СПАСИБО. Спасибо за ист и за ост!
Я иду по мосту. Ты и есть мой единственный мост.

 

* * *

я любила одиннадцать гордых мужчин
обливалась восторженно-горькой слюной
я нашла бы одиннадцать тысяч причин
объяснить почему. только хватит одной:
я была им любовница, мать и раба
подыхала от их итальянских очей
взмокших прядей на смуглых расплавленных лбах
мне никто никогда не заменит ничем...
все мертвы. у ворот мой растерзанный плач
мне вонзается в грудь, как осиновый кол
а в руках я держу окровавленный мяч
итальянской любви. Ненавижу футбол!!!!!

 

СПАСЕНИЕ

Вязкий воздух наматывается на локоть, как карамель
Всклокоченный ветром локон, шанель
номер пять-шесть-семь, сколько хочешь
номеров шинелей, изъеденных молью ночи,
раздробленных огнями пунктиров и червоточин,
наполненных си-бемолью и другими звуками,
которые невозможно выразить, идентифицировать, записать –
мы двигаемся по касательной, нам нравится прикасаться,
почти не двигаясь, не дыша
спасенья – нет, так как некого здесь спасать
и не от кого, и само спасенье
внушает скорей не радость, а опасенье
быть спасенным – значит, быть пойманным,
связанным обстоятельствами, обязательствами,
обольстителями и облигациями
а мы свободны
нас нет

 

ЦИНТИЯ

Цинтия, прими сестерций,
И не говори, что мало.
Мне тоска проникла в сердце,
как ничто не проникало
Мне проникла в сердце жадность.
В Риме душно. Денег – жалко.
Коли мог, так убежал бы
Только некуда бежать мне.
География обмана –
широка. А эти мифы
Геродот наврал нам спьяну:
Амазонки, кельты, скифы...
Забавляясь с юной нимфой
Он выдумывал народы
Ты же Цинтия – не нимфа.
И не юная, к тому же.

 

НАСЛЕДСТВО

мы все унаследуем землю
и это скупое наследство
ослепнет и сделает детство
последним приютом Вселенной
случайно надломленным стеблем
цветка, уронившего сердце
в такое чужое пространство
где странствие – это просто
но страшно небезопасно
как в вымершем Министерстве
как в опустевшем храме
с каким-то забытым богом
в каком-то забытом Богом
как в тающем овер-тайме
как в тихом собачьем вальсе

 

ЗАТМЕНИЕ

Я завидую людям, которые спят в поездах
И уверенно пьют кипяток
из дрожащих стаканов,
Для которых все рельсы
на свете – одна борозда
И кому параллели дороже меридианов
Я завидую людям, которые любят людей –
Нелюдимые люди гуляют вдали от вокзалов,
Одержимые рядом нелепых, но вечных идей
Превращенья камней… превращенья камней – в драг. металлы
Я завидую людям, точнее – всего одному
Человеку, который, действительно, царь и зверей, и растений
Говорят, Он внутри.
Я его в темноте обниму,
ожидая, возможно, сиянья, возможно – затменья.

 

* * *

Спектакль кончился овацией
И вся Земля была нам залом,
И небо было декорацией
И декорация упала!
И начал дождь в восторге литься,
Крича нам «Браво!» в унисон,
Смывая грим, и с гримом – лица,
Плескался в душах примадонн...
Мы отслужили сцене мессу,
«Аминь!» и «Бис» нам грянул хор!
Ведь Бог был автор этой пьесы,
А Люцифер был режиссер...
Они друг другу руки жали,
В финале выйдя на поклон,
И крылья ангелов дрожали,
И бесы выли за стеклом...
Вздымались бархатом кулисы,
Звучал над сценой Брамс и Глюк,
А за кулисами актрисе
Суфлер сказал: «Я вас люблю»
Актриса думала, что это
Слова из роли говорят,
И наполняя фразу светом,
Ее метнула в первый ряд...
А где-то там за горизонтом,
В гримерке, где не слышен шум,
Актер, игравший в эпизоде,
Слезами чистил свой костюм...

 

НАУГАД

Свет фонарей тонким кнутом рассекает воздух.
На четвертой странице становится ясно, чем кончится повесть.
Пропасть меж светом и беспросветностью пролегает там,
куда проникает голос.
Черной рубашкой на зимнем ветру пульсирует совесть,
пытаясь высушить собственную бессонницу.
Вести с востока, с севера, с юга – дурные вести.
Статуя, мост, лестница, пепел, купол, надгробие.
Город умеет из занавесок плести невестины
шлейфы. Город, который по образу и подобию
мог бы сравниться с вечностью – хочет сравняться с землей.
Город похож на ветку, которая треснет
под тяжестью яблок и колоннад.
Город, которому хочется что-то сказать, но результат –
два слова, крик, который вряд ли чему-нибудь нас научит.
Город, не надо! Нет надобности останавливать ветер
и отвращать участь.
Муссон и пассат – смешны перед ликом великого урагана.
Их было много: Кэтрин, Фрэнсис, Иван, Жанна,
но там – на других берегах...
Здесь о них ничего не знали.
А теперь пора пожинать плоды пространства,
которое так долго нас берегло от бури.
Добро пожаловать в черно-зеленый, белый, прозрачный, красный...
Добро пожаловать в город.
Нужно глаза зажмурить, можно шагнуть.
Наугад.
Нужно выстрелить в птицу.
Птица, раскрой свои крылья.
Птица, прости свой город.
Это – закат.
Птица, позволь и ему проститься с твоими гнездами.
Ты все равно не перенесешь зимовки.
Видишь, какие холодные звезды
смотрят с автобусной остановки,
с набережной, с холма...
Птица, пора стреляться –
пришла зима,
и она берет себе в секунданты
Осень.



и в каком-то
новом облике
мы проснемся
на кораблике
ты намного
тверже облака
там, где негде
падать яблоку

Дождь и другие явления химии и природы
Смотришь на эти вещи и думаешь что все изменится
Надеешься, что дождь воздейсвует как перекись водорода -
Дождем заливаешь рану и ждешь когда рана вспенится
Каких-нибудь знаков требуешь от дерева и небосвода
Считаешь количество кошек, исчезнувших в подворотне
Крики кукушек и чаек, ждешь у моря погоды
Решаешь что наверное - завтра, если уж не сегодня
Бухгалтерия погрязла в хаосе, грусти, противоречиях
Одни и те же приметы всегда означают разное
Закономерности иллюзорны. Дождь идет бесконечно.
Скоро какой-нибудь праздник. Праздники надо праздновать.

P.S.

А́нна Ябло́нская  - поэт, прозаик, драматург, журналист; лауреат ряда международных конкурсов и премий в области драматургии. Член Южнорусского Союза Писателей (Одесское отделение Конгресса литераторов Украины)

24 января 2011года около 16:00 прибыла авиарейсом из Одессы в Москву для получения премии «Личное дело–2010», присуждённой ей журналом «Искусство кино» за новую пьесу «Язычники". Примерно через полчаса, около 16:32 погибла в результате террористического акта (взрыва), осуществлённого в зале международных прилётов аэропорта «Домодедово».

Была замужем. После гибели Анны осталась сиротой её трехлетняя дочь.

За месяц до трагедии она написала в своем блоге: «Мне кажется у меня осталось очень мало времени».
Анна прилетела в Москву из Одессы на вручение премии журнала «Искусство кино».
Анна Яблонская - автор ряда пьес. В 2004 г. вошла в лонг-лист премии «Дебют» в номинации «Литературная критика», затем — в лонг-лист драматургического конкурса «Евразия-2005». Также она являлась дипломантом конкурса современной драматургии «Свободный театр», лауреатом международных конкурсов «Премьера.txt» и «Евразия»."

"Мне никуда не надо. Мне не нужно идти в школу, в университет, на работу. Я все закончила. Школу, университет, работу. Меня как бы нет. Я как бы могу делать, что хочу. То есть можно встать утром (или там, в полдень), умыться, зубы почистить и садиться писать книгу. Роман. Или пьесу. Или сборник рассказов. Или хотя бы один рассказ. Стихотворение.
Но вместо этого я просыпаюсь в восемь утра от озноба: я опаздываю на работу, в школу, в университет, нужно бежать на маршрутку, через двадцать минут совещание, я не выучила третий вопрос в билете… Нет. Нет, ничего этого нет. Фантомная боль. Я просто замерзла. Сейчас же зима. Да, это от холода. Я решаю принять ванну. В восемь утра. Ну и что. Сейчас согреюсь и сяду писать книгу.
В горячей воде все мои мысли расползаются, как страницы в намокшем учебнике. Я лежу и ни о чем не думаю. Мне никуда не надо. Пусть рядом разрываются бомбы – я буду лежать. Кран издает несколько глотающих звуков и замирает. Через секунду из него польется ледяная вода. Вскакиваю – поднимаю маленький шторм. Зеленоватый отблеск капель делает мои руки и лицо такими бледными, что отражение в зеркале вполне можно счесть призраком. Почему бы и нет? Призраку тоже никуда не надо. Ни на учебу, ни на работу. Знай себе ходи и пугай обитателей замка. Интересно другое: принимают ли призраки ванны?
Мой замок, общей площадью пятьдесят шесть квадратных метров, остыл, радиаторы греют еле-еле. И нужно писать роман. Но сначала накопить тепло, иначе заболею. Так. Я, пожалуй, лягу ненадолго в постель, укроюсь одеялом и подожду, пока замок согреется. Только не спать. Беру с полки Теннесси Уильямса. "Ночь игуаны”. Мне нужно учиться писать пьесы. Учиться у кого-то хорошего. Уильямс – хороший. Открываю книгу на середине. В глаза бросается случайная реплика: "А вы прибавьте ему сегодня капельку яду в маковый настой, чтоб ему не просыпаться завтра….”. Закрываю книгу и глаза. Я знаю точно, что не хочу умирать. И засыпаю."
Анна Яблонская

P.P.S.     Наши "хочу" и "не хочу" кто-то взвешивает ТАМ? Нас оставляют с тем, что тяжелее? Или наоборот, чем легче, тем больше шансов...
А если твоё "не хочу умирать" весит столько же, сколько та самая пылинка из рассказа Анны...
И зависит ли от наших "хочу" и "не хочу" что-либо в этом мире?
О том, что человек творец собственной судьбы больше не могу ни слушать, ни читать, ни...
Оскомину набили все эти позитивные настрои!
Настройтесь на позитив, и у вас всё получится?...

Ещё одного поэта не стало вчера.
На взлёте...
На вдохе...
На свете.
Светлая тебе память, Светлая Анна...