| 16.09.2010, 19:55 | |
 30 августа, возвращаясь с похорон поэта Влада Клёна, в автомобильной аварии погибла поэтесса, заместитель главного редактора газеты "Академия" и преподаватель ДГМА Алина Остафийчук. Алине был 31 год, недавно она защитила кандидатскую диссертацию по экономике. Кроме того она известна как журналист, талантливый писатель, автор нескольких поэтических сборников и лауреат литературных премий. Не так давно в Одессе прошёл литературный конкурс малой прозы в рамках... одного мероприятия, о котором мне не хотелось бы вспоминать. Я бы и не вспомнила, если бы не трагическая гибель Алины... Я была координатором того самого конкурса. А это - рассказ Алины, присланный на конкурс. Рассказ светлый и добрый, с "гриновской" ноткой грусти о Несбывшемся. И именно этим рассказом я открываю страничку Алины Остафийчук на Diligans. Здесь же, в разделе "Тринадцатая остановка. Сказки." вы сможете прочесть сказки Алины. Светлых вам мгновений, дорогие мои. Маленькая Венеция В доме с маленькими пузатыми балкончиками и хорошенькими белыми колоннами жила девочка. Ее комната выходила окнами на дорогу. Парадный подъезд, к которому раньше прибывали золоченые кареты и лихие всадники-кавалеры, был как раз под одним из окон. Сейчас, к большому сожалению девочки, вместо карет на дороге громыхали джипы и мерседесы. Дамы, выходившие из них, совсем не были похожи на фрейлин. Но при желании, особенно по вечерам, когда на улице зажигались старинные чугунные фонари (конечно, с новыми экономными лампами), девочка могла представлять, что внизу гости начинают съезжаться на бал. Хлопают двери, шуршат платья, смеются дамы… Напротив – как раз через дорогу – стоял старый дом. Когда-то его колонны тоже были красивыми и белыми. Но со временем краска облущилась, окна разбились. Дом казался очень сиротливым и никому ненужным. Только маленькая девочка каждый вечер с мечтательными видом смотрела на его почерневшие колонны, на плющ, украшавший его рамы зеленой сеточкой. И думала: «Да, такие дома бывают только в Венеции… Наверное, этот случайно попал сюда» Сложно сказать, почему именно далекий итальянский город представлялся девочке во сне и наяву. Может, потому что однажды мама включила удивительную музыку, и сказала: «Это Вивальди. Он очень любил Венецию, в его нотах живут узенькие улочки и легкие мосты этого города». А может быть, девочка думала, что именно в Венеции обитают все сказки. Особенно, которые написаны о маленьких принцессах. В общем, ей очень хотелось побывать в старом доме. Но вряд ли мама разрешит перебегать через дорогу, да еще и залезать в чужой двор… Девочка смотрела по вечерам на улицу, на машины, и ждала, когда ей удастся осуществить свою мечту. И как-то ночью ей приснился Белый Кот, пушистый, красивый и очень умный. Кот сказала, что девочке осталось недолго ждать. Дом позовет ее, когда летом выпадет снег. Девочка удивилась, но поверила. Раз такой чудесный Кот говорит об этом так уверенно – значит, всё правда. Прошла осень, зима, на улицах стало теплеть. Девочка всё ждала… И вот в самом начале июня за окнами ее комнаты пошел снег! Его было много, он кружился в воздухе, не торопясь ложиться на дорогу. Девочка открыла окно. Большие хлопья были совсем легкими и не таяли на ладошке. Мама, увидев, что девочка ловит их, улыбнулась и объяснила, что это – пух, который весной или в начале лета всегда летит с деревьев. Но девочка-то знала, что это – тот самый снег, о котором говорил Белый Кот. Она выбежала во двор, подошла к дороге. Осторожно глянула влево и вправо, как учила ее мама, и мышкой проскочила на другую сторону. Радости девочки не было предела, когда она увидела, что забор старого дома совсем не такой страшный, каким казался ей сверху, из окошка комнаты. В заборе было много прогнивших досок, некоторые из них уже совсем отваливались. Но ломать девочке ничего не пришлось. Чуть дальше, за углом забора, она нашла довольно большую лазейку… Дверь в старом доме тоже оказалась не крепкой и главное – незапертой. Девочка, затаив дыхание от любопытства и страха (все-таки старый дом мог встретить ее не очень приветливо), заглянула в первую комнату. Здесь было необыкновенно светло, просторно и пахло почему-то морем. Девочка перестала бояться, и поняла – дом действительно ждал ее. Он только снаружи был грязным и старым. Внутри его комнаты удивляли чистотой и свежестью. Странно, но ни мальчишки, ни плохо пахнущие взрослые сюда не заходили. Поэтому девочка стала единственной гостьей старого дома. Она приходила к нему почти каждый день, бегала по светлым комнатам, играла в маскарад, представляя себя то Феечкой, то Белоснежкой. И она была уже совершенно уверенна в том, что этот дом – из Венеции. Как он попал в ее город, девочку не интересовало. Главное, что он был здесь, что можно было запросто прийти к нему, и увидеть любую сказку. Так прошло лето. В один пасмурный осенний день девочка, перебежав через дорогу, столкнулась с соседским мальчишкой. Оказывается, тот давно наблюдал за ее прогулками, и потихоньку посмеивался над маленькой наивной соседкой. - Ты чего здесь бегаешь? – не очень дружелюбно спросил он у девочки, - разве мама разрешает тебе ходить через дорогу одной? - Я очень осторожно, - ответила, растерявшись, девочка, - и я ведь недалеко – только этого дома – показала она свою маленькую Венецию - А что ты там забыла? Старые дома – не место для девчонок. Там живут привидения и обваливаются потолки, - не унимался сосед. - Ничего там не обваливается! – обиделась девочка, - наоборот, там все очень красиво. Ведь этот дом – из Венеции… - Откуда?!! – мальчишка даже забыл о своем поучительном тоне, и совсем глупо открыл рот. - Из Венеции. Только это тайна. Хочешь, я тебе всё покажу? Мы будем устраивать маскарады вдвоем. Но чур – никому! А то придут взрослые, и в доме не будет пахнуть морем. Мальчишка задумался. Осмотрел с ног до головы девочку, прищурился на дом, и буркнул: - Ну ладно. Не воображай, что я сразу поверю в твою Венецию. Но раз уж на то пошло, помогу тебе разыгрывать сказки. Да и на всякий случай в таком доме рядом с девочкой должен быть мужчина – вдруг придется защищать от кого-нибудь… Девочка хихикнула. Она-то понимала, что соседу скучно играть в своем дворе, и от приглашения в Венецию вряд ли кто-то откажется. - Конечно, ты будешь моим сavaliere[1]. Ну, пойдем? - Пойдем. И еще одно. Я видел по телевизору, что в Венеции много воды, а люди плавают по улицам в длинных красивых лодках. В твоем доме есть вода? Девочка задумалась. - Нет, но мы что-то придумаем! Когда дочь с другом попросили у мамы тазик с водой, та очень удивилась. Но достала небольшую миску и торжественно вручила ее детям. К счастью, мама еще хорошо помнила, что такое игры. Она и сама бы отправилась в путешествие со своей маленькой принцессой. Но боялась помешать. Так в доме появилось море. Девочка поставила миску с самой большой и светлой комнате. Мальчишка вырезал из деревяшки лодочку, и они вместе устраивали прогулки по каналам своей Венеции.
Прошло много-много лет. Дом снесли. Девочка выросла, вышла замуж и уехала в город, где не было домов с парадными подъездами и колоннами. Она побывала в настоящей, большой Венеции. Каталась в красивой гондоле и кормила голубей на площади Сан-Марко. Но каждый год, летом, когда с тополей срывался теплый и пушистый снег, девочка вспоминала о своей маленькой Венеции, о мальчишке, которого больше никогда не видела. Она улыбалась. Брала ручку и бумагу, и садилась у окна – писать сказку. Девочка очень хотела рассказать всем, что чудеса могут ждать совсем рядом – в соседнем доме или прямо на дороге. Главное, разглядеть их, помочь им стать реальностью, наполнить свою маленькую Венецию запахом моря и шумом карнавальных шествий…
[1] Рыцарь (итал.) И ДОЖДЬ БАРАБАНИТ... И дождь барабанит, и смерти – нет, и где-то идут составы. Твой запах остался в дыму сигарет, а в небе сирени запах всё множится. Может быть, это весна стучит медяком в жестянку - подайте бессонницу, жар и окна распахнутость. Белая калька в альбоме минут. Не снимая – смотреть на профиль – неясный и зыбкий. И падает вновь абрикосовый цвет в ладони шершавые – липнет к обшлагам асфальта. Нелепый узор как будто забытая скрипка на старой скамейке. И пахнет весной в трамваях и даже – в лифтах. И если не спать, и ходить по дворам, и вглядываться в просветы – сквозь первые ливни увидится рай. И может быть, даже – лето…. ПРОСНУТЬСЯ ОТ ЖИЗНИ Проснуться от жизни в поту и в бреду, увидеть морозное утро, в котором по снегу спокойно пойду, в котором сомнений не будет, и грязи, и копоти грязных подошв, и выброшенных букетов. По синему снегу – стерильному. Ложь метель заметает бесследно. Проснуться, проснуться! - пульсирует кровь, и будни до крика – нелепы. И жутко прилипчива жизни юдоль, и душит подушкой планета. Плацента привычной чумной чехарды, - зародыш сознания чахнет. Проснуться – и выйти из этой игры по снегу, как будто случайно, как будто – от стука в открытую дверь ослепнуть в безмолвии снега, и слышать, как вьюга поет о земле, как падает облаком небо. И лоб обжигает, и гонит – вперед. Проснуться – и чуять подкожно движение воздуха, солнца восход. И выбелить снегом – подошвы… СВЕЧА Бог один, в Него я верю… (с) Когда мессии замолчат, и книги в пепел превратятся, останется любви свеча и обезличенное счастье присутствия в любой душе, и в каждом атоме планеты единосущности вещей и слова, вечности – и света. Когда мы перестанем быть, родятся новые мессии, и на страницах новых книг запишут дату, город, имя, запишут образ и дела, и своды правил, и каноны. Но будет им светить одна свеча. Не создаются внове ни Бог, ни рай, ни благодать. И книги в пепел превратятся, - останется любви свеча и обезличенное счастье… ЗАПАХ ПРЕЛОЙ ЛИСТВЫ Запах прелой листвы провоцирует мысли о вечном. И срываясь на пошлость и женскую лирику, ты сквозь ресницы акации смотришь, как светится вечер мишурой фонарей, как рисует на небе цветы тот, кто все так нелепо, и так до безумия верно сочинил, забавляясь щенячей твоей слепотой. И ты делаешь шаг – удивленно взлетая на небо вместе с пахнущей счастьем, дрожащей от страсти листвой. Твои волосы вьются – и солнце незримое – плещет из ладоней, зрачки отражают Любовь. Это сон, это рай наяву. И не важно, что – глупо, что – вечно. Наконец ты простила себя абсолютно за всё… ПОД СОЛНЦЕМ НОВОЕ ЛЕТО Под солнцем новое Лето идет, росу оставляя. И улыбается небо, и пахнут ландыши маем. Струной натянутся жилы, на сердце – чисто и свято, как будто все еще живы, как будто всё еще – рядом. И я хочу просыпаться от твоего поцелуя. Бежать по синему глянцу реки, рассвет не ревнуя к песчинкам времени. Слепо читать подошвами – землю. Как будто день этот – первый, как будто не было смерти… ОТКРЫТУЮ ЛАДОНЬ Открытую ладонь – доверчиво и просто – не можешь протянуть. Но в этом – весь секрет. Не задавать себе ненужные вопросы, а любоваться миром, встречать – опять – рассвет, безмерно удивляясь, каким бывает разным одно и то же солнце в нежнейший облаках. И знать, что всё проходит, но бесконечен – праздник заката. Каждый вечер – прекрасен. И вода бесценным изумрудом блестит в ладони Бога, в открытой и живой ладони – для тебя. И если любишь ты – без счета и упреков, земля ответит тем же. И будет согревать, оберегать твою невидящую душу, осиротевший дом наполнит добротой. Ты только постарайся любить, прощать и слушать других, встречать рассветы – как чудо – над рекой… ТАКИМИ ГУБАМИ... Такими губами – мартини пить, закусывая любовью. Такими глазами – пронзать миры, и видеть сквозь небо – Бога. Такими руками лепить Грааль, ломать сигарету нервно, и гладить пантеру, когда луна отсвечивает – по стенам, стеная от страсти, стучит в окно, срывает в запале – платья гардин, и глядя на тело, бьет стекло, и стекает гладью янтарно-струящегося белья (смола на стволе березы). Таким изгибом – и сон, и явь сметать, оставляя звезды песочным крошевом – на шелках, постель оставляя – смерти. Какими тропами ты пришла ко мне? И какою жертвой возьмешь за губы, глаза, изгиб, который смелее – жизни? Моя ведунья, целуй, бери, и пей до рассвета – виски! МОЛИТВА Я говорила с тобой так долго – горло не выдержало. Господи, если ты еще помнишь, кто Ты – всё – выслушай… И не души – ты ведь знаешь, без голоса даже продолжу свой монолог, до тебя сквозь погосты выкричу, Боже, эту молитву – не сможешь закрыться всеми церквами. С курса сбиваются черные птицы – это рыдаю я – чтобы слышал и чтобы заметил там, на постели стылой, стерильной становится белым теплое тело. Белым становится – слишком до срока, надо вернуть бы… Я говорю с тобой долго и много – с этой минуты стану еще голосистей, как скальпель – небо разрежу, чтобы увидел: в убогой палате – звонок и грешен – воска податливей – ну же – потрогай! – спит человечек. Если ты мнишь себя знающим Богом – глянь-ка – отмечен вечностью. Только споткнулся нелепо, лег и забылся. Надо бы память вернуть, чтобы в небе черные птицы не затмевали твоих откровений, ласковый Боже. Надо бы, чтобы пустилась по венам жизнь и подкожно время текло, и ходил по планете твердо – до срока. Я докричалась. Плевать, что ответом выжжено горло… СЛЫШИШЬ ЛИ ТЫ Слышишь ли ты, как я беру тебя за руку? Может, и к лучшему, что не успела уйти… Долго ты спал, просыпайся же, ладо, нейтральные воды окончены. Славный Харон возвратил к берегу лодку. Смотри – распускаются заново – пусть бы и к осени – ландыши. Ладо, дыши! Чувствуй – я крепко беру тебя, заново, - за руку – пусть бы и рядом не я. Продолжается Жизнь. По серебру растекается гуща кофейная. Я не гадаю. Я вижу: не время – уйти. Может, и к лучшему, что для меня не потеряны искры безумных и радостных глаз твоих. Как же – уйти?! Если смотришь – всё так же немыслимо, не ожидая предательства из-под полы. Слышишь – держу тебя за руку! Вот она – истина необратимой и неумолимой любви… В УТРОБЕ ПОЕЗДА дюжина пауз в тональности до-м… 1 В сакральной музыке – рельсами по душе – услышать можно, как плачет Лилит надрывно. В утробе поезда – полночь бубнит. Mien cher, ты тот же Каин. И оба мы здесь – невинны и невредимы – возьми в оборот слюду уставших окон, стекающих на плацкарты, взрасти цветок, обожги и отдай тому, кто первым спросит: откуда на небе пятна?.. 2 Порог тамбура. Тапки. Сквозит. Трепетно ты сжимаешь в ладони мою сигарету – ты хочешь, чтобы я не курила. Это ли та самая нежность? Снует Лета в расщелины межвагонные. Топь мякоти. Выталкивает потом соленым меня – в небо твое всеприсутствие. Дышать надо ли? Вдох – к рельсам тянет. К тебе – время… 3 Невесомость всегда приходит так неожиданно. Вроде вышли на перекур, а на тебе – в сказку. И составы – по швам, и белье. И белее, чем жимолость под июльским огнем – кожа. Острое, вязкое слово – не успевает вполне рассыпаться потому что слишком близко ко мне твои губы. Разрываю остатки сознания. Мертвыми цифрами – имена городов вне вагона. Устала быть грубой… 4 Далеко ли на руках боги носят своих любимых? До ближайшего облака, видимо. А там – как пойдет. Ты меня – давно уже не хрупкую и не милую – взял да и унес – в набитый телами вагон. Двойная колыбель получилась – из рук и поезда. Никогда еще бессонница не была такой полной. Потная полночь начала весны. Запомнится хотя бы тебе. А я подмигну Богу… 5 Засиженная миллионами мух слюда, сквозь которую луна кажется каплей абсента. И твое лицо почти не видно. Но шрам на ладони – ярок. Солнце в середине лета – закатное, густое – бордово-оранжевое, словно вино в чаше Лукреции Борджиа. Просто губы у меня были накрашены, и я ладонью утерлась. Спасибо, хороший мой!.. 6 А занавески на окнах вагона – лепестки лотоса, серебряные и грязные от любопытных пальцев. Я совершенно не знаю ни страх, ни голос твой. Только мне нравится, как ты умеешь смеяться – Авелем под аритмию ночных составов. Мне щёкотно от того, что я тебя не увижу после утробной ночи. Я заставляю плакать людей. Часто. Надрывно. Мне кажется время – лишним… 7 Щупальца Шивы – вокзальные муравьиные тропы. Порог не-моего вагона. Я не останусь тебе ни сном, ни именем – шрамом в помаде, и болью внутри ладони. Новые линии режутся так неожиданно. Вышли – пожить, а на тебе – снова в лето. Я обернусь. Семенем Эвридикиным лягу в сетчатку, чтоб не боялся смерти… 8 Я внятно слышала хохот Лилит эхом пустых вагонов, когда ты читал мне впотьмах, в пути «Лиличке». Очень долго ехать до моего «люблю» от твоего «богиня». Грохот утробный. Трубят зарю. Едут составы – мимо… 9 Судорожно сжата в руке сигарета – без всякой нежности. Почему у всех людей просветы в глазах такие одинаковые – сквозные? Вот сейчас пойдет вешаться, и небо с тамбуром, и душу захлестывает тоска. Ну куда же ты смотришь?! Ведь на перроне уже холодно, уже замерзают цветы, не успев дождаться меня. В сакральной музыке – градом по нервам города – сложно поверить, но я хочу тебя понимать… 10 И если ты – через день или пару столетий найдешь в себе силы жить после моего вагона, не теряя ощущение сакральности – я буду верить, я буду кричать, чтобы ты не оглядывался. Но помнил шрамами горизонта горящими без-конечно, словно губы, истерзанные наинежнейшей болью. Я отчетливо вижу – рельсы небом лучеобразно отмечены. И пульсирует лотос на твоей без-покойной ладони. 11 Мякоть стекла стекает спирально – патетика с привкусом рафинада, который не тает долго. Параллель рельсов сходится за горизонтом. Временны ведьмины привороты. Потом происходит ломка, слышатся голоса в пульсе колес. От станции сажа останется на эпицентре лотоса. Кто-то чихнет, скажет: какая разница – какого цвета смерть? Захлопают крылья простыни… 12 Ты придумаешь новые имена. Богу, времени, и конечно – мне… Попадая в резонанс, колыбель рук и поезда, взорвет вселенную. Если уже не можешь ни видеть, ни слышать – хотя бы верь в то, что помада на моих губах всё еще есть. Не первые, не наполнены нежностью, не угаданы Хроносом в поездах – друг друга – мимо. А может – мы просто слившиеся до такой степени, что музыка наших чакр вышла за все пределы, и стала на занавесках – вышивкой? | |
| Категория: След в сердце... След на Земле. | | |
| Просмотров: 1316 | Загрузок: 0 | |
| Всего комментариев: 0 | |