Поэма

 Посвящаю А. И. Куприну

— Да, я три раза видел ЛИ,—
Сказал мне старый Биг.
— Его я видел и теперь
Доволен навсегда;
Не может больше счастья быть,
Чем повстречаться с ним.

Как позабыть его лицо? —
Оно светло; глаза
Улыбкой странною блестят,
Но нет тревоги в них,
Как будто истина навек
Принадлежит ему.

О, эта истина! Заметь,
Что истин много. Им
Отведены часы и дни.
Царь Истина — весь мир.
Царь Истина... такая есть,—
Ее-то знает ЛИ.

Она проста на первый взгляд,
Не очень мудрена,
Когда захочет человек
Умом ее понять.
Ну, кто научно объяснит
Движенье сердца мне?..

Душа живого сердца — ЛИ,
Вот кто такой он есть;
Когда приходит он — тебе
Приятно и легко.
На знамени его всегда
Написано «ПРИВЕТ!»
Не человек он — нет. И он
Явился мне во сне,
Когда голодный я заснул
В пакгаузе пустом;
Вдруг разбудил меня толчок
Приветливый в плечо.

Я встал. Тут крыс унылый писк
Вернул меня стремглав
К действительности злобной. Я
На свет луны смотрел
И думал: «Это мне со сна
Почудился толчок».

Как серебро в смоле, сиял
Холодный диск луны.
У ног моих застыл, дымясь,
Ее молочный луч.
Она смеялась надо мной
Из дали темных бездн.

Я вновь хотел смежить глаза,
Но показалось мне,
Что тень или намек на тень
Парит над головой
С улыбкой милой, как цветок
Среди осенних гряд.

В волненьи сильном я не мог
Запомнить всё тогда,
Я мог заметить лишь, что он
Прекрасен и не горд.
Приветлив, прост, как джентльмен,
И пошутить не прочь.

— Кто спит — тот ест,— сказал он, взяв
Юмористичный тон,—
Но афоризм этот хорош,
И то условно — раз.
Гораздо лучше ветчина,
Хлеб, пиво и треска…

Уверен я, что утром ты
Пойдешь в Кардийский док.
Есть с бородой там человек,
Чахоточный такой,—
Смотритель. Ты ему скажи,
Что ЛИ тебя послал.

Меня зовут, мой милый, ЛИ.
Я — некто и ничто.
Я, как случится,— есть иль нет,
Но, большей частью,— да.
Три раза встретишь ты меня
На жизненном пути

Я раз еще к тебе приду
Без разрешенья, сам;
А в третий — ты увидишь, где
Нужна моя рука,
Сообразив, как человек,
Зачем приходит ЛИ.

И он исчез. Ужель всю ночь
Проговорил я с ним?
Ревело утро пристаней
Раскатами сирен,
И солнце в голубой воде
Плескалось нагишом.

Надеюсь, это не был сон,—
Сказал я сам себе,
Сердито взяв Кардийский док
В уме на абордаж,—
Доверчив страшно был в те дни
Я, веря чудесам.

В воротах дока человек
С унылой бородой,
С румянцем алым на щеках
Остановил меня,
Плюясь сердито, и спросил —
Зачем я здесь брожу,

Я шапку торопливо снял,
Откашлялся, вспотел,
И буркнул: «Я пришел от ЛИ
Поденщину просить;
ЛИ наказал вам передать,
Что он меня послал».

Смотритель важно загудел:
«ЛИ? Что-то помню… да…
Высокий этакий, в пенсне.
Ну ладно, становись».
И тут же выдал мне значок, билет и инструмент.


2

Теперь я расскажу тебе
О новой встрече с ним;
Кардийский док он не считал
Особенно большим
Приличным делом для себя,
Он лучше поступил.

Раз я спасался от тюрьмы
В окрестностях Рено;
Меня ловили пятый день
И не могли поймать.
Я избегал опасных мест
Инстинктом и судьбой.

Я не украл и не убил,
Но спас из петли сам
Контрабандиста, это был
Премилый человек,
Стрелявший метко на бегу
В таможенный дозор.

Мне даром это не прошло:
Меня по бороде
И шраму выше уха знал
В том округе кой-кто.
И я в окрестные леса
Бежал как нелюдим.

Осенний дождь шумел в листве
Пунцово-золотой,
И небо серое врагом
Смотрело на меня,
И ветер яростно гудел
Над мокрой головой.

Но голод теткой никогда
Прикинуться не мог,
И я пошел, на пятый день,
Куда глаза глядят,—
За хлебом к людям. Шел на риск.
Был голоден, как волк.

На перекрестке я попал
В облаву: из кустов
Жандармы конные, хлеща
Горячих лошадей,
В погоню кинулись за мной,
Крича: «Остановись!»

Держи карман!.. Развив пары,
Я в сторону рыскнул
И по оврагам, где копыт
Бессильно волшебство,
Примчался к дому лесника
На красный свет окна.

Сам не был дома, но его
Испуганная дочь
Серьезно слушала меня
И улыбнулась, лишь
Я руку ей поцеловал,
Прося укрыть на час.

Она ввела меня в чулан
И плотно заперла,
И снова стала шить и петь
Приятным голоском
О королеве и ея
Изысканном паже.

Свирепый голос раздался
С порога: «Мариэт!
Куда девался человек,
Что пробежал сюда?
Дела плохие, если он
Под юбкой у тебя…»

«Ступай немедленно к чертям! —
Сказала Мариэт.—
Давно ли с девушками ты
Так обращаться стал…
Клянусь, я расскажу отцу
О дерзости твоей…

Здесь кто-то, верно, пробежал
Задворками, и я
Ходила даже посмотреть
С ружьем и фонарем.
Но это был, должно быть, волк,
Иль пьяница, как ты».

Еще поспорили они,
Но спасовал жандарм,
Недаром смелые глаза
У женщин,— иногда
Вернее выстрела,— и ты
И я боимся их.

Вот стихло. Крадучись, как вор,
Я выглянул за дверь…
Но не увидел Мариэт,
Сидел у печки ЛИ.
И бил в ладоши, и, смеясь,
Торжествовал вовсю…

Я вздрогнул и глаза протер…
Не ЛИ, а Мариэт
Встает и тихо говорит:
«Скорее уходи
Лесной тропой на Зурбаган».
И объяснила путь.

Я крепко руку ей пожал,
Взял хлеб и серебро,
Что без обиды предложить
Сумела мне она,
И вышел. Снова мокрый лес
Шумел над головой.

Но через несколько шагов
Я обернулся: дверь
Была открыта, Мариэт
Стояла молча в ней
С улыбкой сдержанной в лице,
Прижатом к фонарю…


3

Биг продолжал: «Об этом — всё.
Но слушай,— третий раз
Я помогал немного ЛИ
В истории его.
Всё вышло верно, как сказал
Он сам про третий раз.

На океанский пароход,
Плывущий в Порт-Саид,
Сел неизвестный пассажир,
Зловещий, как болид,
Огнем вспахавший небеса
Немой аэролит.

Он был не молод и не стар,
Изысканно одет,
Красив угрюмой красотой
Во тьме прошедших лет —
Печатью тягостных утрат,
Падений и побед.

Казалось, он в душе таил
Всех выражений знак:
На суетливых моряков
Смотрел он, как моряк,
Как будто указать хотел
Что делать им — и как.

На хамовитых торгашей,
Офицеров и дам
Смотрел он так же, как они;
Как если б, чудом, сам
Был женщина и офицер,
Не джентльмен, торгаш и хам.

Но про него сказать не мог
Никто бы никогда,
Откуда он и почему
Молчит везде, всегда,
Как темная у корабля
Бездонная вода.

За двадцать долгих дней — ни с кем
Он слова не сказал,
Вопросов, возгласов к нему
Никто не обращал.
Его лица ни разу смех,
Согрев, не освещал.

Бесшумно появлялся он
И тут, и там — везде,
Как будто отдыха искал,
Не находя нигде,
Как будто изнывал, томясь
В неведомой беде.

Куда бы он ни приходил,
Следили все за ним,
Глаза прищурив, и сигар
Задумчивее дым
Сливался с воздухом морей —
Простором голубым.

И дам изысканный цветник
В лонгшезах, у борта,
Его завидя, умолкал,
Шепчась надменно; та,
Чей взор он длил,— смотрела, сжав
Презрительно уста.

Он умер… Он взойти хотел
На палубу, но вдруг
Склонился к поручням, в глазах
Блеснул немой испуг,
Он пошатнулся и упал
К ногам проворных слуг.

Веселый пароходный врач,
Осмотр закончив свой,
Сказал присутствующим: «Он
Был, кажется, немой.
Теперь он более чем нем,
Ручаюсь головой!»

И документы, паспорта
Искали у него
У мертвого,— но ни бумаг,
Ни писем — ничего
Не обнаружили, и он
Чужим был для всего.

Я видел бледное лицо,
Покой закрытых глаз…
Приятель! всяческую смерть
Я наблюдал не раз,
Но смерти именно такой
Не мыслил бы для нас.

Ни состраданья, ни руки
Знакомых иль друзей,
Но многоликий здесь стоял
Спокойный ротозей,
Как будто он в театр пришел,
В театр или музей.

И даже имя мертвеца
Никто сказать не мог,
Чтоб хоть прибавить про себя:
С таким-то черт иль бог.
Сухое выраженье лиц
Твердило скрытно: «сдох».

Вдруг гневно захотелось мне,
Чтоб не был одинок
Тот, кто без имени лежал.
Не траур, не венок —
Он похороны в море ждал
С балясиной меж ног.

Волненьем думным сердце сжав,
Мне вспомнились все те,
Кто умирал, как жил, один,
В холодной пустоте.
Кто близость избранных людей,
Грустя, хранил в мечте.

Возвысив голос, я сказал,
Храня спокойный взор:
«Мне этот человек знаком,
Его зовут Кон-Фор,
Три месяца провел я с ним
В ущельях диких гор.

Его я знаю как себя:
Изгнанья десять лет
В пустыне он похоронил,
Переступив запрет
Закона мысли,— да, такой
Закон придумал свет.

В непримиримости его
Таился черный яд.
Умом вдали от всех он был,
Душой рвался назад
К привычкам сердца,— и не мог
Разрушить этот ад.

Лишенья, недуги и гнев
Окаменили дух.
Он к окружающему стал
Безличен, слеп и глух,
Лишь сокровенному внимал
Он, умолкая вдруг.

Пока судьбы тяжелый грех
Удар свой грозный длил,—
Он потерял навеки всех,
Кого, скорбя, любил,
Всех отдал он земле — и стал
Немым, как с нами был.

И та, чье имя произнесть
Не мог он без мольбы,—
Перестрадав, устала ждать
И жить в тисках судьбы,
Покинув навсегда сама
Мир скорби и борьбы.

Едва ли жил он с той поры;
Он прозябал, верней
Воспоминаньем жалким тех
Живых и ярких дней,
Когда — для молодости — мир
Был ближе и родней.

Теперь спокойный он лежит
Здесь на глазах у нас.
В мученьях дух его горел,
И, догорев, угас:
Да будет мир его душе,
И нашей — в смертный час!..»

Итак,— ты видишь,— я судьбу
И имя дал ему.
Такая стройность лжи была
Жутка мне
 самому…
Как сказку эту я сложил,—
Не знаю — не пойму.

Подобной сказки никогда
Не приходилось мне
Излить так просто и легко
Ни сердцу, ни во сне.
И, сам примолкнув, я на миг
Поверил ей вполне.

————
Толпа обидчива. Она
Молчанья не простит
Ни мертвым, ни живым: толпе
Изнанка тайны льстит,
Тогда, довольная, она
Рыдает иль свистит.

И я, всех зорко осмотрев,
Поймал печали знак,
Знак примиренья, шляпы сняв,
Молчали все; моряк,
Скиталец вечный, прошептал,
Крестясь угрюмо: «Так».

Тогда, случайный кинув взгляд,
Увидел я вдали
С цветком в петлице, на корме
Гуляющего ЛИ.
Он беззаботно закричал:
«Ну, этих провели!»

Еще мгновенье — и волна
Блеснула сквозь него,
Он тенью в парусе мелькнул
И скрылся… для кого?
В какие страны? Трудно знать
Все прихоти его.

Два миллиарда человек
По безднам мчит земля,
И к каждому приходит ЛИ
С улыбкой короля,
Власть терпеливую свою
С хозяином деля.

И только в битвах, где сердца
Иная точит власть,
Не мог он выразить никак
Свою смешную страсть
К проделкам странным, из каких
Я рассказал здесь часть.

Прощай, товарищ. Ночь глуха,
Я выпил и устал.
Когда-нибудь расскажешь ты,
Как ЛИ к тебе пристал,
Как взгляд твой, радуя его,
Смеялся и блистал.

1917

Единственный друг
 Верочке

В дни боли и скорби, когда тяжело
И горек бесцельный досуг,—
Как солнечный зайчик, тепло и светло
Приходит единственный друг.

Так мало он хочет… так много дает
Сокровищем маленьким рук!
Так много приносит любви и забот,
Мой милый, единственный друг!

Как дождь, монотонны глухие часы,
Безволен и страшен их круг;
И всё же я счастлив, покуда ко мне
Приходит единственный друг.

Быть может, уж скоро тень смерти падет
На мой отцветающий луг,
Но к этой постели, заплакав, придет,
Всё тот же единственный друг.

1909 (Опубликовано в 1968, при жизни автора не выходило)

Первый снег

Над узким каменным двором
Царит немая тишь.
На высоте, перед окном,
Белеют скаты крыш.
Недолгий гость осенней мглы
Покрыл их, первый снег,
Гнездя на острые углы
Пушистый свой ночлег.

* * *

Он мчится в воздухе ночном
Как шаловливый дух,
Сверкает, вьется за окном
Его капризный пух.
И скользкий камень мостовой,
И оголенный сад
Он схоронил бесшумно в свой
Серебряный наряд.

* * *

Пусть завтра он исчезнет, пусть
Растает он чуть свет;
Мне сохранит немая грусть
Его мгновенный след;
Волненья девственных надежд
Я провожу, смеясь,
Как белизну его одежд,
Затоптанную в грязь.

1912

За рекой в румяном свете
Разгорается костер.
В красном бархатном колете
Рыцарь едет из-за гор.

Ржет пугливо коня багряный,
Алым заревом облит,
Тихо едет рыцарь рдяный,
Подымая красный щит.

И заря лицом блестящим
Спорит — алостью луча —
С молчаливым и изящным
Острием его меча.

Но плаща изгибом черным
Заметая белый день,
Стелет он крылом узорным
Набегающую тень.

1909

При публикации 26 янв. 1918 г. В газете «Петроградское эхо» под названием
«Заря» были изменены первая и последняя строфы. Первая звучит так:
 «За рекой, в стране туманной,
 Разгорается костер.
 Удивительный и странный
 Едет рыцарь из-за гор».
Последняя строфа:
 «Взор застыл. Смеются губы.
 Под конем смеется бес,
 И над ним играют трубы
 Опечаленных небес».

В Зурбагане, в горной, дикой, удивительной стране,
Я и ты, обнявшись крепко, рады бешеной весне.
Там весна приходит сразу, не томя озябших душ, - 
В два-три дня установляя благодать, тепло и сушь.
Там, в реках и водопадах, словно взрывом, сносит лед;
Синим пламенем разлива в скалы дышащее бьет.
Почки лопаются звонко, загораются цветы.
Если крикнешь - эхо скачет, словно лошади в бою;
Если слушаешь и смотришь, - ты, - и истинно, - в раю.
Там ты женщин встретишь юных, с сердцем диким и прямым,
С чувством пламенным и нежным, бескорыстным и простым.
Если хочешь быть убийцей - полюби и измени;
Если ищешь только друга - смело руку протяни.
Если хочешь сердце бросить в увлекающую высь, - 
И глазам, как ворон черным, покорись и улыбнись.

 Из расск. "Вокруг света".



Кто спит на вахте у руля,
Не размыкая глаз?
Угрюмо плещут лиселя,
Качается компас,
И ждет уснувшая земля
Гостей веселых - нас.
слабеет сонная рука,
Умолк, застыл штурвал,
А ночь - угроза моряка -
Таит зловещий шквал,
Он мчится к нам издалека,
Вскипел - и в тьме пропал.
Пучина ужасов полна,
А мы глядим вперед,
Туда, где знойная страна
Красотками цветет.
Не спи, матрос! Стакан вина,
И в руки - мокрый шкот!
Мы в гавань с песней хоровой
 Ворвемся, как враги,
Как барабан - по мостовой,
 Веселые шаги!
Проснись, угрюмый рулевой,
Темно, кругом - ни зги!

 Из расск. "Остров Рено"



Свет не клином сошелся на одном корабле:
Дай, хозяин, расчет!..
Кой-чему я учён в парусах и руле,
Как в звездах - звездочет!

С детства клипер, и шхуна, и стройный фрегат
На волне колыхали меня;
Я родня океану - он старший мой брат,
А игрушки мои - русленя!..

 Из расск. "Пролив Бурь"



Если ты не забудешь,
Как волну забывает волна,
Ты мне мужем приветливым будешь,
А я буду твоя жена.

 Из романа "Блистающий мир"



Поля родные! К вашей тишине,
К задумчиво сияющей луне,
К туманам, медленным в извилистых оврагах,
К наивной прелести в преданиях и сагах,
К румянцу щек и блеску свежих глаз
Вернулся я; таким же вижу вас
Как ранее, и благодати гений
Хранит мой сон среди родных видений!

 Из расск. "Искатель приключений"



Позвольте вам сказать, сказать,
Позвольте рассказать,
Как в бурю паруса вязать,
Как паруса вязать.
Позвольте вас на саллинг взять,
Ах, вас на саллинг взять.
И в руки мокрый шкот вам дать,
Вам шкотик мокрый дать...

 Из расск. "Капитан Дюк"



Не ворчи, океан, не пугай.
Нас земля испугала давно.
В теплый край -
Южный рай - 
Приплывем все равно.

Хлопнем, тетка, по стакану!
Душу сдвинув набекрень,
Джон Манишка, без обмана,
Пьет за всех, кому пить лень!

Ты, земля, стала твердью пустой;
Рана в сердце... Седею... Прости!
Это твой
След такой…
Ну - прощай и пусти!

Южный Крест там сияет вдали.
С первым ветром проснется компас.
Бог, храня
Корабли,
Да помилует нас!

 Из расск. "Корабли в Лиссе"


 
Река широка, широка,
Вода глубока, глубока,
Лодка легка, легка.
Так далеко, далеко плыть,
Так светло, так неясно жить,
Все видеть, все видя - любить.
Вьется река, как змея,
Душа спокойна моя,
Длинным веслом правлю я.

 Из повести "Вокруг центральных озер"



Забвенье - печальный, обманчивый звук,
Понятный лишь только в могиле;
Ни радости прошлой, ни счастья, ни мук
Предать мы забвенью не в силе.
Что в душу запало - останется в ней:
Ни моря нет глубже, не бездны темней.
 
 Из расск. "Жизнь Гнора"



Тебя счастливей в мире нет;
избегнешь ты премногих бед;
Но есть примета для тебя:
Отыщешь счастье ты - любя.
Твой знак - Луна и Козерог
Ведут к удаче средь дорог.

 Из расск. "Продавец счастья"



У скалы, где камни мылит водопад, послав врагу
Выстрел, раненый навылет, я упал на берегу,
Подойди ко мне, убийца, если ты остался цел,
Палец мой лежит на спуске, точно выверен прицел.
И умолк лиса-убийца; воровских его шагов
Я не слышу в знойной чаще водопадных берегов.

Лживый час настал голодным: в тишине вечерней мглы
Над моим лицом холодным грозно плавают орлы,
Но клевать родную падаль не дано своим своих,
И погибшему не надо ль встать на хищный возглас их?
Я встаю... встаю! - но больно сесть в высокое седло.
Я сажусь, но мне невольно сердце болью обожгло,
Каждый, жизнь целуя в губы, должен должное платить,
И без жалоб, стиснув губы, молча, твердо уходить.
Нет возлюбленной опасней, разоряющей дотла,
Но ее лица прекрасней клюв безумного орла.

 Из расск. "Зурбаганский стрелок"