АЛЕКСЕЙ  КОТЕЛЬНИКОВ

Слава Богу, есть такие стихи, которым веришь. Веришь поэту.

 А ведь это очень важно – верить «на слово», это едва ли не самое главное, что утрачено нами, как утрачена и славянская буквица, её образность.

И как бы ни было «ладно скроено» иное стихотворение, какими бы красивостями не прельщало, фальшь всегда  проступает наружу.

   Читая стихотворение «Привет, отец!..», а именно с него когда-то началось моё знакомство с поэзией Алексея Котельникова, я верила каждому слову в нём. И теперь верю, хотя, с того дня прошло уже достаточно много времени.

Здесь нет нарочитых причитаний, нет притворства и нет ещё одного препротивнейшего  штришка, которым так грешат современные «метры от литературы» – самолюбования.

Возможно поэтому, таким стихам и такому поэту – веришь.

А в моём случае, да и не только в моём ( уверена), ещё и потому, что каждый раз, приходя на могилу к отцу, я повторяю: «Привет, отец!…».

Можно много говорить о поэзии Алексея, она того заслуживает, но я умолкаю.

Впереди у вас, дорогие читатели, встреча с Поэтом.

Алексей Котельников на Авторских страницах Diligans!

полумертвый сезон

надеваю хрустящую осень с чужого плеча,
а за мокрым квадратом - тропинки уснувшего мира.
проиграла листва ноябрю с результатом «ничья»,
и стирает хай-тек потускневшие краски ампира.
 
надеваю холодную осень с чужого плеча,
но идти никуда не хочу и курю по привычке.
на столе, где ни разу еще не «горела свеча»,
нет ни чистых листов, ни свечи, ни обугленной спички.
 
надеваю нескладную осень с чужого плеча,
глядя, как индевеет разорванный в клочья папирус,
и бросаю короткое лето к ненужным вещам -
лето, взятое в детстве
на веру.
на счастье.
на вырост.

Я по складам читаю тишину...

Я по складам читаю тишину.
Передо мной молчания страницы,
и глаз окна не прячет под ресницы
зрачок Луны.
К летящему зерну
луч фонаря приклеивает грусть.
Улёгся шум озябшего трамвая.
Я по складам безмолвие читаю…
и выучить не в силах наизусть.

Привет, отец!..

Привет, отец! Конечно – не пустой... Как обещал, привез ведёрко с краской. Ах, ты об этом... Папка, боже мой – конечно, взял и водки, и колбаски. А у тебя здесь тихо. Хорошо. Ни городского шума, ни заводов. Всю жизнь свою ты сетовал на то, что был Москвой оторван от природы.

Да, путь к тебе съедает много сил. Дай отдышусь и «накачу» с дороги; и то, что я тебе не говорил, скажу сегодня в пьяном монологе. Напомню без упрёка НАШИ дни, когда встречались мы по воскресеньям; как ждали щёки пухлые мои колючих губ тепло прикосновенья. Поведаю про старенькую мать, про сына и московскую погоду, про то, как много раз хотел сказать, что я любил тебя все эти годы.

Я буду говорить под благовест про то, что шесть десятков - это мало… и чувствовать, подкрашивая крест, горячий взгляд с холодного овала.

Я не стану молить...

Я не стану молить о бессмертье своём,
пусть закончится всё по-земному...
По-земному листва загорится огнём,
или спрячется ветер в солому.

А сегодня стучит по орешнику дождь,
вспоминает о лете осина,
и сосна, ощущая осеннюю дрожь,
прячет гордость за хвойной гардиной.

Под холодной луной мы идём не спеша,
разрывая ночи оболочку,
и опять... и опять на изломе ковша
раздвоилась зелёная точка.

Прекращается дождь. Под ночным янтарём
тихо дремлют блестящие крыши...
Я не стану молить о бессмертье своём,
даже если мой голос услышат.

И однажды весной... да, конечно, весной
улечу я с полуденной тенью
на двойную звезду, где, как в жизни земной,
снова стану твоим отраженьем.

Мурлычет кот…

Мурлычет кот на тёплой батарее,
В закрытое окно стучится ветер,
А мы глядим сквозь стекла на аллею,
Опутанную сумрачною сетью.

Во тьме Луна натянута на пяльцы,
Ворчун-ноябрь заносчив и несносен,
А мы, касаясь маятника пальцем,
Всё так же верим в бесконечность вёсен.

Идут часы над буковым комодом,
В водовороте стрелок тонет время,
А мы с тоской поглаживаем годы,
Листая чёрно-белые мгновенья...

На старых фото – выцветшие пятна...
Исчез босой малыш, бегущий к ниве,
И нам теперь становится понятным,
Что объектив не так уж объективен.

Мурлычет кот на тёплой батарее,
В закрытое окно стучится ветер,
А мы... стареем чуточку быстрее,
Чем подрастают и взрослеют дети.

мишень

я сегодня - мишень
в поле,
я – гримаса судьбы
мима.
если в цель – никакой
боли,
больно – это, когда
мимо.

больно – это, когда
поздно,
больно – это, когда
слепо,
будто кто-то стрельнул
в воздух
и случайно убил
небо.

за сопками...

Там, в глубинке, где давно плутают лешие,
старый дом стоит за сопками кудлатыми.
То ли рос он из земли на радость грешникам,
то ль сама земля рождалась под окладами.

Время-мастер сруб еловый разукрасило,
дом болеет – не один, похоже, век ему.
Эх, подправить бы причелины, балясины,
заменить бы дверь, повал  – да, видно, некому.

Дремлют сучья под перилами костлявыми,
У крыльца скрипит сосна в плену овсяницы.
Дом не спит… и с новорожденными травами
он здоровается, будто бы прощается.

Отражаются в глазницах окон выбитых
разноцветные картины жизни прожитой:
сенокос, крестины, лошади на выгоне,
клевер;  местные, пропахшие рогожею;
палисадник, тенью яблони застеленный,
жатва, пот, Покров с антоновкой и солодом
и хозяин… тот, последний из расстрелянных,
отпускавший много лет грехи и бороду.

Осыпается труба и тихо охает,
ведь порой своим дымком касалась месяца.
И глядит сосна на падающий охлупень,
да покачивает веткой, словно крестится.

***

до забвенья - шаг,
за спиною - стон,
отчего в ушах
колокольный звон?
 
если грешен миг,
значит грешен век.
и тускнеет лик.
и на Пасху - снег.

придумать время...

придумать время… час, восход,
мгновенье, луч, секунду, блик,
ведь даже високосный год
скупой на високосный миг.
придумать «лишних» десять лет,
где нет шутов и королей,
а есть нестертый детский след
в саду, под кляксами теней.
придумать век, где не растут
домов бетонные грибы,
и где не сосчитать минут
от ожиданий до судьбы.
придумать время… чтоб оно
смотрело годы на просвет,
и, словно в старое кино,
войти в него и знать сюжет,
где нет январской седины,
где так банальна ночь без сна,
где замер силуэт весны   
в стоп-кадре твоего окна.

…а город спит

закрыт подъезд от холода вселенной.
стемнело. задремал на пятом лифт.
дверной замок не новый, но надменный,
как подобает, строг и молчалив.

уже угомонился кот соседский,
и только одиночество одно
заваривает кофе по-турецки
и смотрит в черно-белое окно.

от ледяных перин планета пухнет,
заглядывая в тысячи квартир…
кофейник, блюдце, чашечка и… кухня,
в которой сфокусировался мир.

а город спит. и небо без движенья.
лишь фонари, устав от холодов,
выгуливают собственные тени
на поводках трамвайных проводов.

До...

Увидав, как взлетает жук,
Позабыв белизну снегов,
Выбегает на влажный луг
Самый младший из всех богов.
«За рассветы спасибо вам,
За поля, за святой исток», -
Говорит он другим богам
И не знает, что тоже - Бог.

Он сегодня еще малыш,
Но уже не по-детски смел.
А в стране черепичных крыш
Ждет его мальчуган-пострел.
Взявшись за руки, снам вослед
По одной из семи дорог
Мчатся рядышком тень и свет,
Смерть и жизнь, человек и Бог.

День не будет на краски скуп.
И под светлой рекой небес
На пути вырастает дуб,
Что потом превратится в крест.
Где еще не разорван круг,
Где еще не известно про…
Затевают друзья игру,
В ней опять победит добро.

И, чтоб снова разбить «врагов»,
Долго делят терновый прут
Самый младший из всех богов
С самым младшим из всех Иуд.

геометрическое

углы и ребра – это не для нас.
милее тот, что гладок и не груб.
мы гладим шар, уже в который раз
не ведая, что в нем ютится куб.
не видит света глянец плоскостей,
здесь синтез многогранности и тьмы.
и восемь растопыренных локтей
уперлись в лоск сферической тюрьмы.
в ней нет ни пуповины, ни пупа;
мы гладим шар… мы гладим круглый труп.
но, вдруг, однажды треснет скорлупа,
и с жаждой к жизни вылупится куб.
углам и ребрам – слава и почет.
ура! даешь кубический пиар!
но кто бы знал, что крепнет и растет
в утробе куба первозданный шар.

здесь

здесь тихо дремлют облака на дне колодца,

и цапля моется в прохладном хрустале…

здесь век за веком слезы раненого солнца 

грибным дождем летят к измученной земле.

к полям опять спешат ветра с опушки леса,

и в сотый раз им шепчет сгорбленная рожь:

«скажите людям: вас не ждут в раю небесном,

ведь рай земной давно «ушел» за медный грош».

но здесь, как прежде, над рекой звенят стрекозы,

парят кресты, в бурьяне прячется зола…

а по крестам стекают солнечные слезы

и застывают, превращаясь в купола.

тогда...

 «…А помнишь, как на островке
росли песочные холмы,
как ливни прятались в реке,
стуча по отраженью тьмы?..
Как появлялись города,
в стране осыпавшихся скал?
Ты помнишь?»
«Помню, ведь тогда
еще никто не умирал».

«А сено? Помнишь, как оно
вдыхало сонную зарю,
и как проросшее зерно
толкало Землю к сентябрю?
Как в поле буйствовал прибой,
Как тени уносились в высь?
Ты помнишь?»
«Да, ведь мы с тобой
тогда еще не родились».

Над…

                                        Марк Захарович Шагал
                                        Плыл по жизни – не шагал.

                                                     Вадим Егоров



Хочешь, взлетим над городом?
Хочешь, взлетим над прожитым?
Да? Значит, с легким шорохом
Шаг - и под нами прошлое.

Видишь, дождями залиты
Крыши, дороги, дворики.
Бродят по свету Гамлеты
Тропами бедных Йориков.
Всюду пруды-оладушки,
Рельсы ползут упрямые
К той, что зовется Аннушкой,
К той, что зовется Анною.
Омут внизу рябиновый
Ждет белоснежной магии.
Станет вода  руинами,
Что-то сошьют Акакию.

Лики.
Виденья.
Облики.
Воздух до боли питерский.
Сны притаились в облаке.
Долго парим над Витебском.
Кто-то, закинув голову,
Годы толкает с паперти,
Чтобы, взлетев над городом,
Нас написать… по памяти.

Италия. Август.

Лучи проявляют завидное рвенье,
добравшись до темени темени.
От точки опоры до точки кипенья -
маршрут в резиденцию времени.

Здесь вечно за небом скрывается… небо
с  блестящей оранжевой кожею
и светит оно через дырку-монету,
чертовски на солнце похожую.

И дело не в том, где красивее, чище,
а в жажде коснуться видения,
забыть о дождях, о косьбе, сапожищах,
отдав «сапогу» предпочтение.

Из города в город, из морока в морок
сквозь ветры по-летнему сонные
к вокзалам-близняшкам, в «киношный» задворок,
на «площадь», водою мощенную.

Дела  –  не дела, и не главное – пища,
коль выдались дни бесшабашные.
Приятно сползать  по буграм «голенища»
незримой песчинкою влажною.

К «подметке», без долгой стоянки на «шпоре» ,
вздыхая о башне-страдалице,
ползти к берегам подкаблучника-моря.
Но… всё, как известно, кончается.

И мыслям опять под бейсболкою тесно,
и жаль, что не взять на прощание
любимый фонарь, многолюдное место
с фонтаном, «приклеенным» к зданию,

поджаренный полдень, полночные рейсы,
домишки с глазами усталыми,
каналы, мосты и, конечно же, рельсы  –
знак равенства между вокзалами.

ленинградский метроном

мимо арки, мимо старых зданий
я спешу… спешу к себе домой.
сани…
ветер…
сани…
стужа…
сани…
под ногами тяжесть мостовой.

эх, дойти б до Площади Восстанья.
только б не упасть на полпути.
сани…
стужа…
сани…
ветер…
сани…
я дойду! я обещал дойти!

там в квартире пятилетний Ваня
спрашивает маму про еду.
сани…
ветер…
сани…
стужа…
сани…
потерпи, братишка. я иду.

мама не ответит и не встанет.
я несу тебе ее «обед».
сани…
стужа…
сани…
ветер…
сани…
а сегодня маме сорок лет.

главное, не потерять сознанье.
почему в глазах темным-темно?
сани…
ветер…
сани…
стужа…
сани…
будем жить, Ванюшка, все равно!

ты пойдешь на первое свиданье
сразу, как немного подрастешь.
сани…
стужа…
сани…
ветер…
сани…
отчего в ногах такая дрожь?

боль в груди, и всё плывет в тумане…
грейся, Ванька, там, в печи трюмо.
сани…
ветер…
сани…
стужа…
сани…
лишь бы ты…
дождался.
лишь бы…
смо…

Крестьянка Клара

Крестьянка Клара видит сотни крыш,
над ними – птицы. И в Европе – лето.
А по дорожкам бегает малыш:
пожалуй, нет забавнее сюжета.

Крестьянка Клара не забыла глушь,
о ней напоминает запах тиса.
Но здесь, в Пассау, рядом добрый муж –
крестьянка Клара любит Алоиса.

Нет недостатка в хлебе и в тепле,
Бог бережет ребенка от напастей.
Крестьянке Кларе жаль, что на Земле
не знают о таком огромном счастье.

Бежит мальчишка к маме. Огонёк!
Крестьянка Клара верит, что однажды
о сыне, обнимающем ее,
услышит на планете каждый... КАЖДЫЙ!

Панамка набекрень,  разорван гольф,
В глазах – вина, в ручонках  – два букета.
Крестьянку Клару любит сын... Адольф.
Как много птиц! Сейчас в Европе – лето. 

И вновь…

Так было… так будет: за болью – усталость,
За мигом – года, за вопросами – лица.
Привычно. И то, что в веках повторялось,
Конечно, опять и опять повторится.

В невидимой прорези звездной копилки
Исчезнет до завтра всё та же монета,
И, в стынущий город упершись затылком,
Прошепчет кому-то прохожий: «Ну, где ты?»

Над крышами снова поднимется парус
Из вечно-холодного темного шелка,
Вдохнут мостовые летящий стеклярус,
И скажет прохожий: «Осколки… осколки».

А  город, покрытый гусиною кожей,
Повалится навзничь на окна и двери,
И, как Режиссер, одинокий прохожий
Прошепчет: «Не верю… не верю… не верю…»

Так было… Так будет «на долгие лета»:
Посыплется снег  –  непременно за ворот,
И вновь не ответит на тихое: «Где ты?»
Потерянный в замершем времени город.

 .

 p.s. Об авторе:

Ссылки на другие ресурсы

Авторские страницы на:

Графоманам. нет

http://grafomanam.net/users/18281

Стихи.ру

http://www.stihi.ru/avtor/bard61

Проза. ру

http://www.proza.ru/avtor/bard61