* * *
Осень Бессонница. Нервная дробь курантов.
Тучи топорщатся. Звезды идут на убыль.
Звук неразборчив. Но пробуют варианты
Тени листвы, шевелящиеся, как губы.
Господи, дай насмотреться, на эти звезды,
Дай намолчаться с тобою. Ни слова всуе.
Вроде бы выверен и на вентуре
1 Вентура – программа компьютерной верстки сверстан
Каждый мой вдох. Но по сути – непредсказуем.
Что ж, перепробую ноты, приметы, путы,
Перелопачу пространство в пределах млечных.
Боже, насколько же проще включить компьютер
В память и боль. Персональный. И бессердечный.
Чтоб не вгрызаться по новой в пласты забвенья,
Чтобы пластом не улечься на раздорожьи.
Воспоминания, в сущности, – тоже ценник
Гиперинфляции: с каждым витком дороже.
Вот мы и спелись с тобою, листва ночная.
Вот и притерлись друг к другу, боль-недотрога,
Я начинаю. Я сызнова начинаю.
Благослови меня, Боже, опять в дорогу.
* * *
Дорога переболела оспой,
На дне колдобин слезятся лужи.
Еще не хочет сдаваться осень,
Еще затягивает поглубже.
Фарватер улицы в сизой вате
Наощупь пробую фарой мутной.
Еще мертвее, подслеповатей
На повороте взгляд лампы ртутной.
Углы – тупее московских лезвий.
Стволы – чернее, чем пуритане.
Дома в тумане еще облезлей,
Еще гортанней ветров рыданья.
Грязь обозрима, но непролазна.
Где ж чистый листик для эпилога?
Терзает душу озноб соблазна,
И слава Богу. И слава Богу.
Еще клубится седая ярость.
Еще неяркой звездой растроган.
Еще не смерзлось. Не отстоялось.
И слава Богу. И слава Богу.
Я о зиме не подозреваю.
Мне роскошь снега не по карману.
Знобит. И легкие разрывает
Сырая сыворотка тумана.
Створки моллюска
Кромкой волны обозначена линия фронта,
Линия жизни – вернее и без аллегорий.
Серое море до самого горизонта.
Серое небо до самого серого моря.
Хмур и обветрен стою на заросшем пригорке.
(Только ли волны штурмуют его оголтело?)
Будто моллюска огромного тусклые створки
Вдруг приоткрылись. И я разглядел его тело.
Праведный Боже, спасибо за это виденье,
Это похлеще фантазий умельцев заплечных.
Все преходяще – инструкция, слава и деньги,
Взлет и паденье. Но это видение вечно.
Грубо, но искренне рукопожатье мужское,
Берег песчаный всклокочен, и лес неотесан.
“Юра”, – зовут по-литовски пространство морское,
Слышу в простуженном выдохе: “свиделись, тезка.”
Хватит ли сил и отваги на выдох ответный,
Смысл ведь неясен. И путь до сих пор не осознан.
Шагу не сделаю – не заслонила б от ветра
Позеленевшая медь неприкаянных сосен.
Сотворение эскизов фрески страшного суда для росписи Михайловского собора на заброшенном велотреке в центре Киева
...брат ваш и соучастник в скорби...
Откровение Иоанна Богослова.
Глава 1, стих 9 Закончился железный век,
Но все бессмысленное – длится.
Забытый Богом велотрек
Заржaвел посреди столицы.
В его тени, на самом дне,
У ног бетонов многотонных
На деревянном полотне
Художник раскидал картоны.
Кто допустил его сюда,
Где взгляду не к чему придраться?
Ареной страшного суда
Предстало перед ним пространство.
Как он прошел сквозь этот бред
И скарб пронес в дырявой торбе? –
Он тоже соискатель бед,
Он тоже соучастник в скорби.
А приберечь картоны для
Заказов не такого сорта? –
Но, велотрек, твоя петля
И в самом деле стала мертвой.
Семь ангелов трубили сбор,
Четыре зверя на арене.
И ждал Михайловский Собор
Его сумбурных откровений.
Времен расторгнута петля,
Семи светил сместились оси.
Обугленным огрызком дня
Он самый первый штрих наносит.
Сирень в ботаническом саду
Поверим искренней заре,
Туда шаги свои нацелим,
Где над обрывом, отсырев,
Сиреневый мерцает терем.
Пир ритуала. Духота
Угрозы. Ангельское пенье.
Клюка колдуньи и фата
Невесты на его ступенях.
Издерган занавес дождя,
И город, изнуренный, слышит:
Лиловой ревностью душа
Куста сиреневого дышит.
Нахохлена в тени холма,
Махрова и черна, как хунта.
А там метели бахрома
В снегах похоронила хутор.
Купальщиц утренний испуг,
Небес свинцовое предгрозье.
Застенчивый колеблет звук
Свеченье электронной грозди.
Мы слышим сбивчивую речь,
Глотаем лепесток на счастье.
Бетонным монстрам не сберечь
Нас от сиреневой напасти.
Мост Вздохов
Мост Вздохов. Всего несколько
шагов из неописуемой роскоши Дворца Дожей в непроглядный мрак
средневековой темницы под свинцовой крышей. Если повезет, успеешь в
последний раз увидеть в зарешеченных окнах море, солнце, небо. И
вдохнуть. И вздохнуть. Потому – Мост Вздохов.
Но это изнутри.
А
снаружи украшенный затейливой мраморной резьбой и ажурными решетками
изящный кошачий изгиб над узким каналом очень напоминает
аристократические носилки.
Где этот уголок земли?
Какая за бортом эпоха?
Куда меня вы занесли,
Носилки времени – Мост Вздохов?
Приподнятая арки бровь,
Кирпичной башни мощь нагая...
Венеция, ты, как любовь,
Бег времени опровергаешь.
Нет, не любовь – венец любви...
Господь, наверное, печатал
Гравюры вечные твои,
Используя фольгу заката.
Побыть принцессой в царстве сна
Иль приобщиться к райским кущам –
Венеция, твоя цена:
Забыть о времени текущем,
Не помнить собственных примет.
(Твой мир – ажурных кружев мрамор.)
Не явлен даже силуэт.
Стократ ценней портрета рама.
И маска. Арлекин. Пьеро.
Описка. Кляксочка. Помарка.
Пух. Голубиное перо
На площади Святого Марка.
И жажду смертных никогда
Не потому ль не утоляла
Зеленоватая вода
Стекающего в Стикс канала?
Пойми, прости, родной Подол,
Ты родина моя и крест мой,
Но здесь мне черный лак гондол
Зияет, как рояль отверстый.
Мост Вздохов, уноси во тьму,
Мой век в твоих носилках дремлет.
Теперь я знаю, почему
Иосиф выбрал эту земле
2 Иосиф Бродский похоронен в Венеции.
* * *
Спустя дунайской дельты рукава,
С пути сбиваясь, опустив слова,
Из всех привычных ритмов выпадая,
Я изменил фарватера зигзаг.
И отразилась вмиг в моих глазах
Серо-зелёная вода Дуная.
Моe зеленоглазое дитя,
Дунайской дельты рукава спустя
Меня опять одолевают страхи.
И снова – сам себе коварный враг –
Я путаюсь в потертых рукавах
Печали. Как в смирительной рубахе.
Дунайской дельты рукава спустя
Мне кажется пожизненной статья,
Приговорившая меня к печали.
Мое желтоволосое дитя,
Мне так невыносимо без тебя,
Как будто впрямь в небытие отчалил.
В раю, где облака и камыши,
Снимает вдохновенье барыши.
Но мне не до тебя, Господне лоно.
Спустя дунайской дельты рукава
Не жду: а вдруг появятся слова,
Чтоб прохрипеть тебе по телефону.
Вирус любви
Планируешь кризис, планета?
Петляют орбиты твои,
В терновых сетях Интернета
Размножился вирус любви.
Над вечной горячечной гонкой
Под лозунгом: “спесь на крови!”
Коварней, чем грипп из Гонконга,
Свирепствует вирус любви.
Какой-то школяр филиппинский
Все подвиги Гейтса затмил,
Почти гениальной опиской
Обрушив беспочвенный мир.
Хана виртуальным тусовкам.
Программного Бога гневи,
Пляши на камнях “Майкрософта”
Восторженный вирус любви!
Дрожите, державы и биржи,
Геральдик грифоны и львы,
Вакханкой орфеевых пиршеств
Беснуется вирус любви.
Над скомканной жизнью в рассрочку,
Над курсом бумаг и валют
Отчаянной пушкинской строчкой,
Татьяниным: “Я Вас люблю”.
Страшней эпидемий, диверсий,
Стремительней горных лавин.
Из всех сногсшибательных версий
Нас выберет вирус любви.
Грядущему веку на вырост –
Надежды несбывшейся мыс.
Единственный правильный вирус,
Единственный подлинный смысл.
Из цикла “Паруса Париса”
3Слеп жребий. Но степени риска
Я знаю безбожную цену.
(Судьба искушает Париса,
А он выбирает Елену.)
Я помнил, что вымощу ад свой,
И помнил, что распрю посею,
Но доблесть, но власть, но богатство
Меня соблазнить не сумеют.
Не стану созвездием в небе,
А буду изгой во вселенной.
Любовь – мой единственный жребий,
Единственный выбор - Елена.
Тезей и Эней отрекутся,
Исус оттолкнет Магдалину.
Назло вашей логике куцей
Я вашу мораль опрокину.
Пусть проклят людьми и богами,
Страсть выше долгов и тарифов.
Что глина, папирус, пергамент
Пред пламенем этого мифа?!
Десятым и сотым коленом
Клянусь. Как Сизифова глыба,
Любовь. Мой пожизненный выбор.
Пожизненный жребий.
Елена.
* * *
Будь во мне все бесследной, все тише,
Все бесплотней, как тень на стене.
Ненавижу тебя, ненаслышу,
Ненадумаю о тебе.
Ненапомню – себе не напомню
Жесты лживых твоих ресниц,
Приходи ко мне в долгую полночь
И смеющимся ликом дразнись.
Воскрешай. Искушай. Исповедуй.
Моего одиночества зуд,
Обольщай невозможной победой
Мой, отравленный лестью, рассуд-
до-к-онца, до жилкоповской ниши,
До совместного всхлипа (уймись!) –
Ненавижу тебя, ненаслышу,
Ненасмерть моя, ненажизнь.
* * *
Ручей родниковый ко мне не питает доверья,
Я взгляд равнодушный “павлиньего глаза”
3 “павлиний глаз”– вид бабочки. ловлю.
Не любят меня ни цветы, ни кусты, ни деревья.
А я их люблю.
Преследует запах меня помидорной рассады,
Хоть я не преследую даже древесную тлю.
Не любят меня ни букашки, ни рыбы, ни гады.
А я их люблю.
Торопят меня ежедневно прожилки тропинок,
А я и мгновение краткое не тороплю.
Ни камень не любит меня, ни подзол, ни суглинок.
А я их люблю.
Тыняюсь по свету с любовью своей безответной
И чушь несусветную в горьком восторге мелю.
Не любят меня ни светила, ни волны, ни ветры.
Но я их люблю.
* * *
Сентиментальность нынче не в чести,
Но, вопреки беспамятству потерь,
Ты,
Женщина, –
песочные часы.
Все мое время замкнуто в Тебе.
* * *
Исчерпаны временем залежи нежности,
Но, вновь неизведанное суля,
Лежащая Женщина –
знак бесконечности,
Всесильный соблазн.
Начинаю с нуля.
* * *
Погоды переменчивы приметы,
А мне из многих по душе одна:
Уж если есть на свете бабье лето,
То значит есть мужицкая весна.
* * *
Мудрость не для камня лежачего:
Несказанна, непредсказуема,
Женщина,
Мое подлежащее,
Разреши остаться сказуемым.
Лермонтовские мотивы
Я понял пристальным умом
умом опричника:
В каком бы мы
ни пребывали раже,
Калашников всегда
сильней опричника.
Да что Калашников –
Макаров даже.
Молитва председателя земного шара
Верую
ветру, воде и огню,
глине и дереву –
Верую!
Звездным зрачком,
сухожильями троп,
руслами-венами –
Верую!
Ритмом аорты
и ритмом волны,
безднами, сферами –
Верую!
Слогом, стопою,
босою стопой,
фибрами, нервами –
Верую!
Бог нам
за каждое слово воздаст
полною мерою –
Верую!
